Голова раскалывалась от малейшего движения, вынуждая Ванду морщится и кусать губы, чтобы попытаться сдержать болезненный стон. События последних нескольких дней казались расплывчатыми, словно она переживала сильнейшее похмелье, но отношения ведьмы с алкоголем всегда были натянутыми, максимум который она могла себе позволить это бутылку пива за просмотром сериала или бокал вина за ужином, но ничего крепче и уж тем более не в больших количествах. Никогда не позволяла себе напиваться до беспамятства, но не раз была свидетелем последствий бурных ночей у других, а также невольно улавливала отголоски их эмоций. Шевелиться не хотелось совершенно, но непонятные звуки, долетавшие до ее слуха, заставляли внутренне напрячься и приготовиться к обороне. Мало ли, кто и чем ее накачал и где она теперь находится.

Сознание, вместе с остальными органами чувств медленно возвращались к ведьме, вот только воспоминания отказывались проясняться, как бы она не старалась. На данный момент, ей требовалось узнать как можно больше об обстановке вокруг, не привлекая пока к себе лишнего внимания. Осторожно пошевелив руками и ногами, Ванда с радостью осознает, что ее конечности не связаны и полностью свободны. Либо ее похититель очень глуп, либо... данное открытие не сулило для девушки ничего хорошего. Прибегать же к способностям, когда ее голова так раскалывается, Леншерр не рискнула бы, но тем не менее, она чувствовала свою магию внутри. Вот только какое-то нехорошее чувство свербило в груди. Что-то было не так. Совершенно неправильно. Обычно, ведьма очень хорошо осознает, где или даже когда находится, но сейчас ее внутренний радар выдавал лишь помехи, которые бывают, если у телевизора сбита антенна. Картинка перед ней кажется смазанной, размытой, словно мозаичной.

С опаской, напрягшись всем телом, Ванда приоткрывает глаза, чтобы осмотреться, но тут же зажмуривается от яркого света, бьющего через не зашторенное окно. Судя по высоко стоящему солнцу, на часах около полудня, что было совсем нетипично для ведьмы, привыкшей спать от силы несколько часов и просыпающейся всегда раньше всех на базе. Медленно, стараясь не делать резких движений, она присела на постели, пару раз моргая, чтобы глаза привыкли к слишком ослепительному освещению. Комната, достаточно просторная, но определенно уступающая той комнате, которую близнецы занимали в башне Старка. Раза так в три уступающая, но тем не менее, достаточно уютная и вселяющая в душу ощущение дома, чего-то родного и давно забытого. Непроизвольно, Леншерр хмурится, но сосредоточиться не получается из-за нарастающего гула в ушах. Прикрывая снова глаза, ведьма откидывается на изголовье кровати, медленно потирая виски двумя пальцами, как всегда делал Пьетро, помогая ей восстановить контроль. Мысль о брате заставляет ведьму резко соскочить с кровати, поморщившись от очередной вспышки боли и хватаясь за стену для равновесия. И в тот момент, когда пелена перед глазами спадает и она решает провести небольшую разведку, дверь в комнату резко распахивается и ударяется о стену, а после мимо нее проносится серебряный вихрь, моментально бросающий волосы ей в лицо.

- Вставайвставайвставайвсюжизньпроспишьсколькоможномнескучно, - привычная торопливая речь близнеца как обычно сливается в единое, трудное к пониманию слово, но у ведьмы большой опыт общения со спидстером.

Сердце радостно сбивается с ритма. С ней все в порядке, ее никто не похищал, возможно, она просто перегрузила себя тренировками со Стрэнджем в последние дни, поэтому и оказалась такой истощенной этим утром. На губах против воли появляется улыбка, и Ванда уже готова со смехом окликнуть брата или же отправить ему под ноги небольшой сгусток энергии, чтобы поубавить спеси, как он сам останавливается, а глаза Ванды расширяются в немом ужасе. Перед ней не ее брат. Парня перед собой она совершенно не знает. Они примерно одного роста, тогда как ее Пьетро вымахал на целую головы выше своей сестры; его волосы отливают серебром, а не частично седые, как у Ртути, да и гораздо длиннее привычной стрижки брата; не говоря уже о том, что ее отражение предпочитал совершенно иной стиль в одежде. Этого человека Ванда совершенно не знает, поэтому автоматически принимает боевую стойку, приподнимая руки, но не выпуская алый туман. Пока.

- Эй, Вандс, ну ты чего? - парень откровенно опешил, чуть отступая от нее назад, поднимая руки в сдающемся жесте, стараясь выглядеть при этом максимально невинно, приподнимая брови и осторожно улыбаясь, - нуподумаешьясъелтвоилюбимыепирожныенотыжезнаешьуменябыстрыйметаболизммненадомногоесть, - быстро-быстро говорит спидстер, заставляя Ванду нахмуриться в непонимании. Он ведет себя, как будто они близко знакомы, как будто... он ее брат. Но этого не может быть. Ведьма встряхивает головой, совершенно теряясь и не понимая, что происходит. Пытается мысленно добраться до брата, до Стрэнджа, до профессора Икс, да даже до отца, но натыкается лишь на глухую стену.

Кто бы это не сделал, он за это заплатит.

А потом происходит что-то совершенно необъяснимое. В комнату, с широкой улыбкой и расслабленным выражением лица заходит Лорна, которая задорно смеется, услышав последние слова незнакомца. А Ванда делает единственное, на что хватает сил. Бросается к сестре и крепко ее обнимает, утыкаясь в ее плечо и расслабленно облегченно выдыхая. Слава богам, она не одна наедине с этим безумием.

- Лорна! - она отстраняется, обнимая лицо младшей ладонями, не в силах поверить в свою удачу, - Что здесь происходит? - в ее голосе проскальзывают властные металлические нотки их общего отца, но контролировать себя у Ванды больше не получается. Ей нужны ответы и немедленно. Если это какой-то глупый розыгрыш, она убьет всех участников, начиная с Пьетро, ведь наверняка это его идея. Кто еще мог додуматься до такого?

Надкушенное яблоко пролетело мимо удивленного личика нимфы, отскочило от декоративной колонны и упало куда-то вниз, на землю. Века спустя смертные сочинят красивую легенду о том, как богиня любви заботливо своими руками посадила эту старую яблоню на радость жителям этих мест. Ну, или что-то подобное. Смертные любят красивые истории, куда замешивают богов.
На деле же все было куда прозаичнее: пресловутое яблоко было принесено в числе прочих фруктов нимфой-прислужницей Афродите, предававшейся полуденному отдыху в своих божественных покоях. Она это яблоко изящно взяла и столь же изящно надкусила (ей казалось, богиня красоты не может что-то делать неграциозно). В следующее же мгновение миловидное личико Пеннорожденной сморщилось, как высушенный на солнце виноград, а кислое яблоко улетело в сторону.
Со вздохом богиня откинулась на подушки. Как и многие женщины, не знающие, чем себя занять, она заедала свою скуку. Причин для скуки у Киприды было предостаточно: то, что ей дарована вечная жизнь, конечно, хорошо, но и вся шутка здесь заключалась в том, что каждый ее день был похож на предыдущий.
Ограниченная своей довольно узкой божественной специализацией Афродита пробовала найти себе развлечение в любовных утехах, но старые ее возлюбленные то пропадали на войне, то были жутко заняты своими сугубо мужскими делами, которыми ей "не следовало забивать свою прелестную голову", то и вовсе уже померли от старости и в боях. Новые же знакомства не отличались оригинальностью и все чаще переходили в разряд одноразовых.
Пыталась богиня обратиться и к другой части своих полномочий, связанных с красотой. Раз десять уже переменила обстановку в своих покоях, а собственную внешность и того больше, испробовав на себе стандарты красоты всех земных народов. Особенно позабавило Афродиту то, какими считались красавицы в одном племени где-то в Центральной Африке: губами таких размеров можно было, пожалуй, обхватить спил целого баобаба. До сих пор она то и дело прикасалась к нижней губе, проверяя, не забыло ли все вернуться на свое место.
Наконец, оставив попытки поразвлечься по-божественному, Киприда решила взять пример с людских женщин и скоротать свободное время за разговорами со своими подругами. Афина отпала сразу: праматерь мудрости все еще злилась на Пеннорожденную за то, что та в очередном приступе скуки присела за прялку, попытавшись заняться рукодельем. В итоге, мало того, что исколоты были все пальцы, а нежные руки покрывали мозоли, так еще и Афина, заправская истеричка, наделала такого шума и закатила такой скандал, что себе дороже было продолжать заниматься этим неблагодарным делом. Также Афродита отбросила мысль заскочить на чарочку нектара к Гере: богиня любви все еще отходила от бесконечного потока жалоб Царицы Небес на своего не в меру гулящего мужа, который ей пришлось выслушать предыдущий визит. Пробовала Киприда наведаться к Нике, которая сейчас вместе с Аресом находилась в Спарте, но была вытолкана из палатки, дабы "не испортить атмосферу грядущей победы" в воинском лагере. Заглядывала богиня к Деметре; та вроде и приняла Афродиту радушно, и даже терпеливо пыталась научить ее искусству прополки, но, устав от постоянных вскриков Пеннорожденной при виде каждого жучка и червячка, прогнала со своих полей от греха подальше.
Несколько раз заглядывала Киприда в чертоги к Немезиде, но каждый раз не заставала хозяйку у себя. К слову, богиню возмездия давно уже никто не видел на Олимпе, а при расспросах все пожимали плечами и отвечали, что хотели бы и сами знать ответ. Греческие божества — народ вспыльчивый, гордый и нередко пренебрегающий правилами поведения. Поэтому неудивительно, что в отсутствие Немезиды, на священной горе то и дело стали возникать споры и конфликты, уладить которые была способна только она своей твердой рукой и безупречной интуицией.
Отчаявшись изведать, куда пропала подруга среди богов, Афродита подумала, а не попытать ли ей счастья у духов природы. Ведь как раз кстати в прислужницах у нее сейчас находилось несколько аур, нимф ветра, созданий легких как физически, так и морально, а, значит, не гнушавшихся сплетен. Подозвав к себе одну из них, ту самую, что принесла ей кислое яблоко, Пеннорожденная расспросила у робеющей ауры, не слышала ли та каких-либо вестей о Немезиде. С удивлением наблюдая, как мертвенная бледность сменяется пунцовым цветом, богиня красоты узнала, что нимфа слышала от одного знакомого сатира, помогавшего ей собирать фрукты, будто в Рамнунте, неподалеку от храма Немезиды, видели женщину с мечом, внешне отдаленно напоминавшую богиню возмездия, да только смертную и постаревшую.
Расцеловав прислужницу, Киприда приказала немедленно принести ей новый хитон...нет-нет, лучше тот, фиолетовый! и, переодевшись, перенеслась туда, где по ее подсчетам она могла если не встретить подругу, то хотя бы узнать что-нибудь о ней. Но при этом богиня не учла одной важной детали. А именно того, что в том месте, куда она переносилась, местные пастухи не первый день выгуливали свои стада.
— Да ну что такое... - Афродита осеклась, заметив, что на нее с интересом смотрят древнегреческая буренка и мальчишка-пастух. Улыбнувшись, она пожелала корове двойню, а мальчику красавицу-жену, и навсегда вычеркнула из его памяти момент появления из воздуха женщины, сопровождаемой ароматом роз.
Пастбище, к счастью, располагалось недалеко от поселения, куда уже пешком (дабы избежать лишних попаданий во что не следует) отправилась богиня любви, где она рассчитывала найти колодец, чтобы отмыть испорченный хитон. Но, подходя к площади, она увидела столпотворение людей, окруживших кого-то. Из самого центра были слышны мужские крики и спокойный, очень знакомый женский голос. Не сумев устоять перед любопытством, Афродита, расталкивая окружающих локтями, стала протискиваться вперед, проверить, не показалось ли.

Он так и не встречается с Персефоной лицом к лицу ни в этот день, ни на следующий. От одной только мысли снова увидеть ее слезы или, еще хуже, страх и отвращение в ее глазах, снова услышать ее голос, полный презрения и ненависти, внутри все обрывается. И он не может... Он просто не может себя заставить. Может это и трусость, но Аид не смеет больше к ней приближаться.

Вместо этого он уступает ей свои покои, это всего лишь комнаты, одни из многих в этом замке, там нет ничего такого ради чего стоило бы возвращаться. Вместо этого он отправляет к ней нимф, чтобы они служили и угождали ей, исполняя любое, — ну, в пределах разумного, — ее желание, и жадно слушает их ежевечерние доклады. Из их рассказов он узнает, что Персефона не позволяет никому к себе приблизиться, ничего не хочет, не ест и не пьет, кричит на нимф, бьет посуду и выращивает какое-то невиданное растение прямо в его спальне. Аид знает, что ей плохо здесь, в его мире, но не видит способа это изменить.

Впервые в жизни он не знает, что делать.

И он ничего не предпринимает. Ему тоже плохо, и теперь он делает то, что никогда себе раньше не позволял — ничего. Он откровенно пренебрегает своими обязанностями правителя, он даже не появляется в залах суда и не судит бесчисленные души умерших, — и, пожалуй, это и к лучшему, после его приговоров в тот, первый день, когда он по дурости попытался отвлечься привычным делом, даже подземные бледнели, а мертвые просились куда угодно, хоть сразу в Тартар, лишь бы не попадаться ему на глаза, — он срывается на тех, кто имеет глупость сунуться к нему с какой-нибудь просьбой, а потом, когда ему становится совсем тошно, достает отложенный было в сторону после войны шлем-хтоний и, скрывшись от чужих глаз, невидимым бесцельно бродит по самым темным закоулкам подземного мира. Аид и сам не знает, что именно он хочет там найти. Наверное, выход из сложившегося положения. Но никакого выхода нет, и винить в этом некого, кроме самого себя.

Он знает, что заслужил и ненависть, и презрение Персефоны. Вот только он не знает, как теперь с этим жить.

На берегу Стикса он оказывается точно так же, как и в любом другом уголке своего мира в те дни — совершенно случайно. Невидимый, Аид лежит в высокой траве, смотрит на низкие темные своды, заменяющие здесь небеса и машинально крутит в пальцах измятый стебелек асфоделя, а его сок горчит на языке, но не приносит ни забвения, ни облегчения. Забвение и облегчение — это для смертных, а не для таких как он.

Он даже не сразу замечает, что он теперь здесь не один. Персефона проходит мимо всего в нескольких шагах от него, спускается к реке и, опустив в воду ноги, замирает неповижно. И Аид замирает, глядя на нее во все глаза. Она изменилась. Это уже не та девочка, что, теперь уже кажется целую вечность назад смеялась, собирая с подружками-нимфами цветы на зеленом углу. Не та, что цеплялась за его плечи, когда увлекаемая квадригой колесница рухнула в темноту. Не та, что плакала и вырывалась из его рук в полумраке спальни. Подземный мир уже изменил ее, сделал похожей на мраморную статую — такую же холодную, неподвижную и безжизненную. Хотя нет, конечно, это сделал с ней не его мир. Это сделал с ней он сам.

По спине пробегает холодок, а в следующий миг раздается громкий всплеск и воздух наполняется смрадом. Аид молниеносно вскакивает на ноги. Раздумывать, откуда здесь взялась эта тварь и как она посмела забраться в священные воды, которыми клянутся бессмертные, времени нет. Чудовище нападает, играючи сминает слабые побеги, выращенные Персефоной, одна из пастей кидается на девушку. И мир послушно прогибается под его волей, пропускает, и он рывком выхватывает девушку из под удара. Защититься сам он уже не успевает: зубы твари впиваются в плечо. А в следующий миг воздух сгущается под пальцами, и в руке — привычная тяжесть двузубца. Аид бьет наугад, и тварь разжимает зубы, но прочие ее головы уже повсюду, нападают со всех сторон. Гидра слепа, ей не нужно видеть противника, так что невидимостью ее не обмануть. Она чует его, чует запах его крови и вновь пытается вонзить в него зубы. Аид отшвыривает ее назад в реку сильным ударом, но гидра снова поднимается, и тогда он взывает к самому миру, и мир отзывается, наполняет его своей силой, и вода вскипает под его рукой, заключает чудовище в огромную сферу... А потом раздается грохот, и сфера взрывается изнутри, разлетается мелкими осколками, а вместе с ней разлетается на мелкие кусочки и заключенное в нее чудовище...

Полуоглушенный, Аид с трудом поднимается на ноги, нетвердо ступает. Каждый шаг дается со все большим трудом; колени подгибаются, а перед глазами все плывет. Яд гидры смешивается с его кровью, бежит по жилам, забирает силы. До берега он кое-как добирается и бессильно опускается на землю, и только встретившись взглядом с Персефоной запоздало понимает, что потерял свой шлем в бою. Пару секунд он просто смотрит на нее, потом протягивает ей свое оружие рукоятью вперед.

— Держи. Если хочешь убить — бей в горло или в сердце. И поторопись, долго действие яда этой твари не продлится. Второго такого шанса у тебя не будет.

Смотреть в лицо своей судьбе невыносимо. Аид отводит взгляд, прикрывает глаза и просто ждет. Он не знает, что решит Персефона, но точно знает одно — он примет любое ее решение. Только у нее одной есть право его судить.

поделимся таким интимом в личке

в личку

[indent]Ванда полюбила Ваканду с самого первого взгляда, когда куинджет еще только принес ее после непродолжительного по времени, но не по ощущениям, заключения. Она не могла отвести глаз от открывающейся картинки через иллюминатор, когда технологический энергетический щит пропустил их внутрь. Она давно не видела столько сочной зелени, которая мирно бы сосуществовала среди высоток из большого количества стекла и бетона. Большие города всегда буквально пожирают оставшиеся уголки природы, вот только эта страна демонстрировала, что может быть иначе. Ванда мягко улыбается впервые за долгое время, упираясь лбом в прохладное стекло. Сидящий рядом Клинт слегка сжимает ее колено ладонью и что-то говорит, вот только ведьма не слышит, но улавливает его поднявшееся настроение, поэтому согласно кивает, продолжая разглядывать открывающийся пейзаж. К счастью, Бартону ответ и не требуется, его крайне удачно отвлекает в следующий момент Скотт, воодушевленно рассказывая что-то про свою дочь. Максимова не может не испытывать легкую грусть от своего одиночества в этом мире. Формально, конечно, у нее были отец и сестра, и если с Эриком они в определенный момент просто разошлись во взглядах на жизнь, то с Полярис найти общий язык и вовсе не получалось. К третьему году комы, надежда на то, что Пьетро из нее выйдет, непреодолимо гасла. Тогда Ванда еще не знала, что от встречи с проснувшимся братом ее отделяют жалкие полчаса, после которых она окончательно привяжется к этой стране.

[indent]Первые недели пролетели для близнецов как один миг. Максимова давно не чувствовала себя настолько живой и цельной. Ее брат, ее вторая половина, наконец, снова был рядом. Первые сутки после воссоединения они вообще отказывались выходить из отведенной им комнаты, и речь в основном идет о восстановлении потерянной эмоциональной связи и событий потерянных лет, пусть тогда они впервые перешагнули последнюю границу, окончательно расставив все точки и акценты в их отношениях. Постепенно близнецы вливались в дворцовую жизнь - то Шури требовалось провести над Пьетро очередные исследования, убеждаясь, что все в порядке, то Королю требовалась какая-то помощь на дальних границах страны или даже континента, и кто мог справиться лучше, чем Ртуть и Алая Ведьма, способная на воистину волшебные поступки?

[indent]Вопреки предрассудкам, ни Т'Чалла, ни его сестра не кичились своим положением, никак не демонстрируя свое превосходство над недавно прибывшими. Первым уехал Кэп, у которого были свои дела где-то в Восточной Европе, но он обещал чаще их навещать. Вслед за ним и Клинт со Скоттом, которым в свою очередь не терпелось воссоединиться со своими семьями. Ванда тогда долго обнимала их обоих, едва ли не плача и не желая расставаться с обоими. Лэнгу быстро удалось очаровать юную ведьму, показывая ей свои фокусы и вызывая лишь искренний смех и легкость, а Клинт еще со времен Соковии относился к немногим близким людям для Алой. Сэм ненадолго задержался в Ваканде, но в итоге и ему пришлось через какое-то время вернуться домой, когда шумиха вокруг их "Гражданской войны" немного поутихла. Лишь близнецы, с великодушного разрешения Т'Чаллы остались, ведь им возвращаться было некуда. Та жизнь, что была у Ванды в Нью-Йорке давно разрушена, как и их родная страна. Искать Эрика или присоединяться к школе Ксавье им также не хотелось. Конечно, они знали, что профессор их не выгонит, да и отец все-таки примет обратно, вот только близнецы, пожалуй, впервые почувствовали, что такое быть свободными и ни от кого не зависеть. Черная Пантера даже предлагал им покинуть дворец и поселиться где-нибудь в небольшой деревеньке, выделив им домик в уединении, но близнецы все же отказались. Они чувствовали себя обязанными Королю, хоть тот отнесся с пониманием к ситуации и ничего не требовал взамен, и настояли на своем предложении, ведь им было не трудно оказать посильную помощь с быстрой уборкой урожая или же с поднятием тяжестей. Способности Ванды в спокойной обстановке закрытой от всех страны стабилизировались, теперь ей не составляло никаких трудностей переместить предмет, превышающий ее собственный вес десятки раз с точностью до пары сантиметров. Их жизнь, наконец, пришла в некое подобие нормальности. И они готовы были защищать ее любой ценой.

[indent]- Шури, ты уверена? - Ванда хмурится на озвученное предложение принцессы, стоя возле девушки и рассматривая криокамеру с замороженным человеком в ней, но та лишь уверенно кивает в ответ. Максимова медленно скользит взглядом по запоминающимся чертам лица, по чуть впалым щекам, по высоким острым скулам, пухлым губам, отросшим волосам. Он красив. А потом ее взгляд цепляется за металлический остов левой руки, и брови сводятся к переносице. Про Зимнего Солдата в Г.И.Д.Р.А. слышали даже заключенные и подопытные, что уж говорить о телепате, который не умеет контролировать новообретённые силы. Максимова прокручивает в голову воспоминания, объединяющие ее с Зимним. У них тогда было мало радостей в Г.И.Д.Р.А. и одной из немногих был молчаливый, но отчего-то все равно родной, Солдат. Ведьма нервно щелкает пальцами, прокручивая на них тонкие серебряные ободки колец, которые ей неустанно откуда-то приносил Пьетро. Дочь Магнето кусает губы едва ли не до крови, упрямо пытаясь проникнуть как можно глубже в сознание Солдата, надеясь, что их прошлое стерто не до конца, но каждый раз спотыкается о непроницаемый барьер. Качает головой, встречая взгляд Шури, - Я так не могу, - чуть запинается, облизывая губы, - Не чувствую ничего, он словно.. - ведьма хмурится, сцепляет руки в замок, снова щелкает пальцы, - Не живой, - наконец, твердо произносит она, встречая пристальный взгляд темнокожей девушки, - Вытащи его, тогда я смогу ему помочь, - Шури кивает, приходя к тому же выводу, отдает несколько команд на родном языке своим подчиненным, сверяется со своим планшетом, прежде чем полностью вернуть свое внимание Ведьме. Ванда смущается и чувствует себя неловко от того, что приходится врать той, кому она стольким обязана, но понимает, что по-другому нельзя.
- Нужно несколько дней, чтобы вывести его из этого состояния безопасно, я дам тебе знать, - Ванда согласно кивает, ее глаза снова загораются красным, когда девушка делает очередную попытку пробиться в сознание Баки. Снова безуспешно. Леншерр ругается на немецком, который когда-то услышала от Эрика, вызывая у Шури легкий смешок, после кивает девушке и окончательно уходит, пытаясь найти брата. Ей нужен ее личный островок спокойствия в этом безумном мире. Рядом с Пьетро всегда было тихо, но при этом она всегда знала, о чем думает ее близнец.

[indent]Принцесса нашла ее через два дня, когда ведьма прогуливалась по дворцовому саду, вдыхая сладкий аромат цветов, наслаждаясь моментом покоя. К удивлению, последние дни были наполнены спокойствием, поэтому силы Ванды находились в равновесии. Брюнетка улыбается своей собеседнице, накрывает ее ладонь своей и слегка пожимает, внушая её легкую степень уверенности, но не переходя грань и не ломая ее волю, лишь дает почувствовать свою уверенность.
- Я готова попробовать. Приведи его сюда через час, - Шури кивает, сразу же удаляясь. Ванда предполагает, что ученой надо провести последние опыты над Солдатом, чтобы убедиться, что она сделала все возможное со своей стороны. Оставшееся до встречи время Ведьма тратит на медитацию, устроившись на скамейке в тени раскидистого дерева. Ее дыхание выравнивается, сердцебиение замедляется, а мысли становятся тише. Алый хаос, циркулирующий по ее венам, удается усмирить, но Ведьма надеется, что ей не придется его использовать сегодня. Тяжелые шаги, раздающиеся за спиной, заставляют сердце биться быстрее.

за Агату пока нет