Безумие.
Он перевернул полмира в поисках Колестис, а теперь, когда она наконец была рядом с ним, - ему хотелось положить к ее ногам целый мир. Но начинать следовало с малого. С роз.
Эросианские розы были теми самыми, что Корнелиус в бешеной ревности приказал уничтожить вместе с храмами и жрецами Фетиха, будто бы кровью можно было стереть любовь. Фетих знал - если что-то и могло вернуть тень улыбки на уста Колестис, так это ее любимые цветы.
Хоть что-то в этом мире, где все рушилось, горело и превращалось в прах, должно было оставаться неизменным. И если ради этого придется снова встретиться с Амесом, чей кинжал в последний раз пролил кровь духа смерти, если придется смотреть в глаза тому, кто заточил его на три тысячи лет в бездну, где тьма грызла его разум, а демоны рвали плоть... Что ж, он пойдет на это.
Ведь разве эти муки что-то значили, когда в конце пути его ждала она?
Колестис.
Фетих нашел ее, вырвав из объятий вечного забвения, куда она погрузилась после последнего предательства Корнелиуса. Она стояла перед ним - Древняя, та, что стала для духа и падением, и спасением. Ее глаза, светлые, как звезды над пустыней, видели крушение империй. Ее холодные пальцы, обвивающие его шею, грели сильнее, чем солнце. Она была его проклятием, его искуплением, его единственной слабостью в мире, где он когда-то был лишь безмолвной тенью, пожирающей жизни.
Но ему было мало просто ее возвращения.
Корнелиус считал, что стерев розы с лица земли, он уничтожит саму память о нем, о том, что они с Колестис были вместе за его спиной. Теперь эти цветы оказались последней нитью, связывавшей ее с тем, кем она была до забвения и веков одиночества.
Фетих хотел вырастить для нее целый сад в этом новом, чужом мире. Чтобы эросианские розы цвели среди стекла и бетона, напоминая, что есть вещи сильнее времени. Но Корнелиус добился успеха хоть в чем-то, роз больше не было. А ключ к их возвращению был лишь у Амеса.
И тогда Фетих сделал это.
Явился к брату. К тому, кто не простил ни краж, ни того, что Фетих осмелился пробудить Колестис от векового сна. Раньше он прятался, используя магию своей жрицы, но теперь приказал ей укрыть лишь их двоих - себя и Колестис.
Потому что только две души были для него священны.
Амонет - его верная жрица, и Колестис – его единственная возлюбленная.
Все остальное не имело значения.
Даже если Амес снова бросит его в бездну.
Даже если брат потребует в уплату его бессмертие.
Даже если весь загробный мир восстанет против него.
Ради них двоих Фетих был готов на все.
Даже на безумие.
- Ну здравствуй, брат.

Фетих стоял перед братом, ощущая на себе тяжесть его взгляда — того самого, к которому он так привык. Этот взгляд видел его насквозь — не как брата, не как бога, а как ошибку, как трещину в идеальном механизме мироздания. Амес всегда был с ним таким: холодным, неумолимым, словно само Время.
Но сейчас вокруг них были люди.
Медсестры с картами пациентов, врачи в белых халатах, уставшие родственники, ждущие новостей. Мир, в котором Амес играл роль простого смертного, — ирония судьбы для духа, чьи руки держали нити тысяч жизней.
Именно это и останавливало их обоих.
Амес, вечный хранитель колеса Сансары, не мог позволить себе разорвать эту хрупкую завесу порядка. Не здесь. Не среди тех, чьи души он сам когда-то проводил через врата рождения.
Голос брата был тихим, но в нем дрожала сталь.
Фетих позволил себе улыбнуться — неспешно, как делал всегда, когда хотел вывести Амеса из себя.
— Разве брату нужен повод, чтобы навестить брата?
Он наклонил голову, будто признавая правоту, но в глубине его глаз мерцало что-то неуловимое — надежда. Дух поднял руки вверх в примиряющем жесте.
— Ладно, я понимаю, я виноват перед тобой. И я пришел мириться.
И это была правда.
Он не пришел сражаться. Не пришел требовать. Он пришел просить. И это далось ему нелегко.
— Мы причинили друг другу достаточно проблем. Ты с Амади заточил меня, я вырвался, ты пролил мою кровь... я прощаю тебя. Мы квиты.
Люди поспешно обходили это место, даже не понимая почему. Их инстинкты, древние и безотчетные, шептали: здесь опасно.
Но ни Фетих, ни Амес не обращали на них внимания.
Хотя только наличие этих людей — живых, хрупких, не подозревающих, что рядом с ними стоят два древних духа, чья вражда старше многих империй, — останавливало богов от необдуманных шагов.
Фетих улыбнулся — мягко, почти ласково, как будто перед ним капризный ребенок, а не дух, держащий на своих плечах равновесие этого мира.
— Ты все еще злишься?
Он сделал шаг ближе, и можно было почувствовать, как воздух вокруг них сгустился, наполнившись древней энергией.
— Но ты же понимаешь, что мы не можем враждовать вечно.
И это тоже была правда. Фетих не хотел этого больше.
Не сейчас. Не тогда, когда Колестис была снова рядом с ним.
— Я пришел сюда, чтобы покончить с этим.
Его голос звучал искренне.
— Этот мир слишком ненадежен, чтобы мы разрушали его нашей никому не нужной ненавистью.
И в этом не было лжи.
Но Амес знал его слишком хорошо. Он знал: Фетих никогда не говорит просто так.
За каждым его словом — манипуляция. За каждым жестом — история.
Но сейчас, когда он стоял перед ним с улыбкой примирения, в его глазах читалось смирение. То самое, что когда-то казалось невозможным.