Очень часто мы переоцениваем человека из-за его сладких речей и обещаний, так ласкающих слух. Рисуем несвойственные ему образы, возводим в ранг святых и проявляем нездоровое обожание, основанное лишь на собственном ожидании и слепой вере в лучшее. Глупо, знаю. Но в свое оправдание лишь скажу, что когда жизнь раз за разом бьет тебя лбом о землю, а потом поднимает с колен и преподносит приятный сюрприз, то ты надеешься на ее порядочность. Надеешься, что в этот-то раз она точно ради тебя расстарается, и ты наконец-то будешь счастлива. Но, как показывает практика, все не то, чем кажется сначала.
Моя история в этом мире началась с мольбы моей матери об очередной дозе, которая ей в тот момент была необходима больше, чем новорождённая дочь. Сама этого не помню, конечно. Но на протяжении одиннадцати лет моей жизни родившая меня женщина неоднократно пересказывала мне момент её самых страшных мучений, иногда разбавляя слова побоями и порчей и без того немногочисленного имущества ее сожителя.
Я пыталась говорить с ней, хотела понять, чем заслужила такое отношение, но в ответ лишь слышала оскорбления моей, как она любила повторять, никчемной персоны и упреки в нанесении вреда ее внешности и жизни. Задавала вопросы о моем отце, о наших родственниках, но это всегда заканчивалось полным игнорированием.
Единственное, что ценила эта женщина, был старинный браслет, который она берегла больше, чем своё малолетнее дитя. Прятала его в моей комнате, уверенная в том, что никто этого не знает. Никто и не знал, кроме меня. И в моменты, когда она думала, что рядом никого не было, мать доставала эту побрякушку, гладила ее, и утыкаясь носом в колени, что-то шептала, тихо плача. Она была похожа на известную всем сумасшедшую, которая бегала по городскому парку и показывала каждому грязную тряпичную куклу, называя ее своей милой дочкой. Видя, как она плачет из-за какой-то бижутерии, мной овладевали до одури противоречивые чувства. Я ненавидела ее в те моменты и любила одновременно. Хотела кричать на нее, царапать и кусать, чтобы она на себе почувствовала то, что чувствовала я. Чтобы увидела меня и поняла, что я живой человек, ребенок и у меня есть эмоции и чувства, которые требуют ее внимания. Но ей были до одного места все мои слова и переживания. Поэтому я держала свою агрессию за плотно стиснутыми зубами и плакала вместе с ней, сидя на балконе за приоткрытой дверью. Потому что жалость к этой женщине была сильнее моей детской обиды. Потому что кроме нее у меня никого роднее не было. Потому что ее состояние меня волновало больше, чем мое собственное.
Как бы прискорбно не звучало, но я почти смирилась со своей участью ненужного ребенка и просто плыла по течению. Научилась врать, искусно заговаривать зубы и воровать, тем самым не давая себе умереть от голода. Мать эксплуатировала мои навыки без зазрения совести и почти все заработанные или украденные деньги забирала и тратила на наркотики. А я не могла ей сопротивляться. Не хотела. И каждый день спешила домой, чтобы не успехами в школе похвастаться, которые, к слову, были, а чтобы отдать ворованное на переменах добро и увидеть на ее лице хотя бы тень улыбки. Мне тогда для счастья было так мало нужно… Наверное, в детском наивном сердечке теплилась надежда, что если я буду делать, как она хочет, то она вот-вот прозреет, обнимет меня, пожалеет, и этот кошмар закончится.
И он закончился.
На моих глазах она загнулась от передоза в компании таких же неудачников, как и она. И когда ее рука с торчащим из вены шприцем безвольно упала на диван, а затуманенные кайфом глаза закрылись навсегда, я вдруг осознала: мне больше не жаль эту женщину. Не жаль, что я осталась одна. Не жаль, что лишилась крыши над головой и мне некуда было идти. В тот день для меня начался новый этап в моей жизни, и он подталкивал меня к тому, что я умела делать лучше всего – бежать и выживать.
Я собрала свои вещи в спортивную сумку, взяла школьные принадлежности и, сняв сломанный плафон в своей комнате, забрала треклятый браслет. Не знаю зачем, но почувствовала острую необходимость оставить его себе.
Улица не любила новых бесправных обитателей. Была негостеприимна к тем, кто остался без дома. Я и раньше видела людей, которые были всего лишены, но только сейчас, став такой же, как они, я поняла, что это ненормально. Что так жить нельзя. Но почему же их устраивала такая жизнь? Грязные, в поношенной одежде, доедающие остатки еды из мусорных баков, просящие милостыню на дорогах и в переходах, но не желающие ничего менять. Мне было противно такое существование. Ведь это была не жизнь, а именно прозябание. Я уверена, что никто не хотел оказаться в такой ситуации, и многие люди попали на улицы не по своей воле. Но это не меняло факта, что на данном этапе жизни они выбрали самый простой путь, без борьбы. Получается, они просто лентяи, которым было лень менять свою жизнь к лучшему? Или они боялись неизвестности, которая ждала любого, кто попытался бы хоть что-то в жизни изменить? В любом случае, я не собиралась волочить жалкое существование, как они. Поэтому решила во чтобы то ни стало продолжить учиться. Вопрос стоял только в том, где жить.
Первую неделю я ночевала у нашей школьной уборщицы мисс Донован, которая раньше проживала с нами по соседству и была в курсе моей ситуации. Потом я перебралась на чердак заброшенного дома в паре кварталов от моей школы, потому что кто-то из соседей позвонил в полицию и рассказал о несовершеннолетнем ребенке, которого раньше никогда там не видели. Копы обязаны реагировать на подобные обращения, а это значило, что мне нужно было поскорее уходить. Через пару дней полиция появилась в моей школе, расспрашивая обо мне учителей и мой класс. Стало понятно, что органы обнаружили труп матери и, как следствие, зарегистрированного на нее ребенка, то бишь меня, которого нигде не было. Липкий страх за дающую трещины свободу сковывал движения и путал мысли. Не хотелось ехать в детский дом, чтобы там бороться с толпой подростков за место под солнцем. И, судя потому, что я слышала о приютах, меня именно это там и ждало.
После появления в школе полиции я перестала ее посещать. Чтобы не искушать судьбу, я выходила только вечером, пытаясь незаметно воровать что-нибудь съестное с открытых уличных прилавков. Кушать хотелось, а несколько либреев, забранных из квартиры, давно закончились. Я была максимально осторожной, но все же не могла предвидеть будущее. Оно всегда зависело от множества случайностей. И после очередной кражи, когда я уже надкусывала спелый помидор, меня сбил велосипедист. Я потеряла сознание от удара головой о фонарный столб. Занавес. Очнулась уже в больнице под присмотром незнакомой женщины. Так и закончилась моя относительно недавно обретенная свобода.
Неизвестная дама оказалась из органов опеки и была проинформирована о смерти женщины, меня родившей, а также о том, что других родственников в моем личном деле не числилось. Я не отнекивалась, но дала себе обещание сбежать при первой же возможности.
Обещание длинною в пять лет, которое я так и не сдержала. Но я ни о чем не жалела. Будучи живой, мать пугала меня детским домом, мол, если я не буду приносить ей пользу, то она сдаст меня туда, как лишний балласт. Байки о травле детей другими детьми, избиении воспитателями, борьбе за еду. Я слышала так много плохого о приюте для детей, что страшилась даже мысли о том, что однажды туда попаду. Но на деле все оказалось тупыми стереотипами несчастной наркоманки. Одетая, обутая, сытая. Я свободно посещала обычную школу и ходила на курсы иностранных языков, которые мне оплачивал детский дом благодаря моим успехам в учебе.
За два месяца до моего шестнадцатого дня рождения я в последний раз встретилась со своими новыми родителями в детском доме. Первая наша встреча состоялась, когда мне было пятнадцать. Семья Экхарт искала девочку, чем-то внешне похожую на их погибшую дочь. Девочку с необремененным сознанием, общительную, готовую обучаться чему-то новому и желающую изменяться к лучшему. Однако перспектива стать заменой их дочери ужасала меня. И все же я решила дать нам шанс. Ведь с какой стороны не посмотри, я не она. Они это поймут и со временем полюбят настоящую меня.
Экхарты приезжали раз в неделю и много рассказывали о себе. Делились впечатлениями о своих путешествиях, иногда переключаясь на языки тех стран, о которых велась беседа. Я многое из сказанного не понимала, но миссис Экхарт с удовольствием поясняла мне и отвечала на все вопросы. Я прикипела к этим людям всей душой, и мне натерпелось поскорее стать частью их семьи.
И вот документы были оформлены, небольшой скарб собран, и шикарная машина везла меня в мой новый дом. Если бы я только знала, в каком месте окажусь, то не задумываясь, послала бы эту семейку еще при нашей первой встрече.
Экхарты оказались не просто богаты, а непозволительно богаты. Глава семейства - политик, хозяйка дома – светская львица, чье имя носит сеть массажных салонов по всей стране. А их сын, о котором мне даже не говорили, мой ровесник, и я буду учиться с ним в одном классе в какой-то элитной школе для деток толстосумов. Роскошная жизнь, о которой я когда-то мечтала, перекрывала их недомолвки и секреты, - думала я в первые моменты их откровений, пока меня не огорошили еще парочкой.
У четы Экхарт помимо сына, была еще и дочь Алеса, которая скончалась от врожденной болезни два года назад. О ней мне и рассказывали при встречах. Ей было пятнадцать. Спустя год после ее смерти они стали искать в детских домах девочку, хотя бы частично похожую на нее. Тогда-то они и заметили меня. Миниатюрная блондинка с глазами цвета зеленой яшмы и правильными чертами лица. Признаться честно, когда я впервые увидела мистера Экхарта, то мысленно назвала его папой. Непроизвольно возникшее слово, почти сорвавшееся с губ, пробрало меня до мурашек. Цвет глаз, одинаковые ямочки на щеках, когда мы улыбались, цвет волос и даже форма носа. Но разве так бывает? Именно так подумали и они. Это сподвигло семейную пару начать ко мне присматриваться. Когда Экхарты убедились, что я им подхожу, то забрали меня к себе, вывалив на голову обескураживающую правду и вручив новые документы. Я была не просто заменой, а заменой с чужим именем и датой рождения. Селены Аддамс 2007 года рождения больше не существовало ни в одной базе мира. А вот Алеса Экхарт 2006 года рождения, победившая тяжелую болезнь, наконец-то могла жить нормальной жизнью и появляться в обществе. И плевать этим бесчувственным людям, что я к такому не была готова. Что никакая роскошная жизнь не стоила того, чтобы все воспоминания о тебе были стерты с лица Земли.
Но был еще один важный нюанс, ради которого, я думаю, это все и затевалось. После окончания школы Алеса должна была выйти замуж за сына другого политика, чтобы укрепить в обществе позиции обеих семей. Этот брак представлял собой плод долгих расчетов и размышлений о будущем и был заключен задолго до смерти их дочери. Поэтому жизнь Алесы так надежно охранялась от посторонних глаз с самого рождения. Люди знали лишь то, что Экхарты позволяли им знать. Чертовы богатеи. Ничего для них не имело значения, кроме крупных сумм на счетах в банках.
На свой-чужой семнадцатый день рождения, который отмечался в самом помпезном ресторане города, меня представили бомонду из двухста человек, как Алесу Экхарт. Там я познакомилась с будущим мужем Алесы, вернее, уже моим. На удивление, он оказался вполне адекватным в своем поведении и беседах со мной. Но что я уже знала наверняка: все не то, чем кажется сначала. Поэтому держалась подальше от толпы, а спустя час, сославшись на недомогание, покинула тот праздник жизни в сопровождении личной охраны. Боялись, что сбегу? Это было бы глупо с моей стороны. Селена Аддамс умерла в тот день, когда взяла фамилию Экхарт. Даже если бы я начала всем рассказывать, что я не Алеса, никто бы не поверил. Уверена, что моя новая семейка сослалась бы на психическое расстройство их дочери. И люди, наверняка сложив один плюс один, подумали бы, что именно из-за этой болезни несчастные Экхарты так долго прятали свою дочь от общества. Трагикомедия отдыхает.
Я не смирилась с ролью марионетки, но приняла единственное верное на тот момент решение -
дождаться окончания учебы в школе и поступить в престижный ВУЗ. Глупо было бы упускать такую возможность. Чтобы наверстать пропущенный год в школе, из-за нашей с Алесой разницы в возрасте, мне приходилось первое полугодие заниматься с репетиторами дома с раннего утра и до позднего вечера. Школьные программы обычной средней школы и элитной школы разительно отличались. Но учеба была мне в радость. Она не давала скатиться в пучину отчаяния и словить затяжную депрессию. У меня даже появился личный ментор, мистер Рейнхорт. У него ко мне было непредвзятое отношение, что меня несказанно радовало. Его наставления и советы не раз помогали мне найти верный выход из трудных ситуаций.
Наверстав школьную программу и получив одобрения моих преподавателей, я впервые начала посещать элитную школу после зимних праздников. Сплетни обо мне генерировались с небывалой скоростью. Закаленная неудачами с самого рождения, я не реагировала на провокации и не опровергала слухи обо мне. Ближе к лету шумиха вокруг меня стихла, а с наступлением нового учебного года и вовсе сошла на нет. Все это время брат делал вид, что меня не знал, хоть мы и учились с ним в одном классе. Это работало в обе стороны. Я тоже не горела желанием общаться с человеком, который полностью игнорировал меня на виду у других людей и постоянно цеплял меня, когда мы оставались одни. Он злился и ненавидел меня, что я заняла место его сестры. Говорил, что я не заслуживаю ее имени. Что всего лишь инструмент в руках родителей для достижения их цели. Пытался словами ужалить побольнее, но у него не получалось. Я не давала себя в обиду. Несколько раз наша ссора дома перетекала в драку. Без крови ни одна из них не обошлась. Но однажды брат просто прекратил обращать на меня внимание. Возможно, перерос? Или поумнел? Я не интересовалась. Но не расслаблялась и всегда ждала от него подвоха, когда он оказывался рядом.
Сейчас мне девятнадцать по документам и восемнадцать со дня рождения. Свой настоящий бёздей я последние три года отмечаю на кухне с пиццей и соком. Просто как дань уважения мне настоящей. А ненавистный мне браслет я ношу не снимая, чтобы не забывать, кто я такая и в чем заключается моя цель.
|
