Альбрехт наблюдал за приготовлениями к игре с плохо скрываемым раздражением. Утренний свет заливал дворцовый сад, превращая капли росы на листьях в крошечные бриллианты, но даже эта красота не могла улучшить его настроения. Он стоял чуть в стороне от группы молодых аристократов, облаченный в темно-синий камзол с серебряной вышивкой — слишком формальный для таких развлечений, но именно это и было его молчаливым протестом.

Вчерашний разговор с Радомилой не выходил из его головы. Всю ночь он провел без сна, глядя в потолок своей спальни и прокручивая в памяти каждое сказанное слово, каждый жест. Сегодня утром он намеревался поговорить с отцом, но король был занят государственными делами, а затем объявил об этой нелепой затее с играми.

«Догонялки, — презрительно подумал Альбрехт, наблюдая, как юные графы и фрейлины с деланным энтузиазмом собираются в круг. — Словно нам всем по десять лет».

Его взгляд невольно искал Радомилу среди присутствующих. Он заметил её в окружении нескольких придворных дам, которые что-то оживленно ей рассказывали. Она выглядела безупречно в платье цвета слоновой кости, с волосами, уложенными в сложную прическу, украшенную жемчужными шпильками. Альбрехт почувствовал, как его сердце делает странный кульбит, когда их глаза на мгновение встретились через всю лужайку.

Он быстро отвел взгляд, притворившись заинтересованным в узоре на своей манжете. Вокруг него кружились молодые аристократы, их смех разносился по саду, смешиваясь с пением птиц. Граф Вернер, сын министра финансов, подошел к нему с широкой улыбкой, которая не коснулась его расчетливых глаз.

— Ваше Высочество, не соизволите ли присоединиться к нам? — спросил он с поклоном, в котором Альбрехт уловил едва заметную нотку насмешки. — Мы все с нетерпением ждем возможности увидеть ваше участие.

Альбрехт знал, что Вернер был одним из тех, кто больше всего стремился получить его расположение. Он также знал, что за его спиной тот же Вернер распространял слухи о "странностях" наследного принца.

— Благодарю за приглашение, граф, — ответил Альбрехт с холодной вежливостью, — но я предпочитаю быть зрителем сегодня.

— Как жаль, — протянул Вернер, бросив взгляд в сторону болиссийской принцессы. — Я уверен, наши гости были бы рады вашему участию.

Альбрехт проследил за его взглядом и снова встретился глазами с Радомилой. На этот раз он не отвернулся. Что-то в выражении её лица — может быть, легкая тень беспокойства или вопрос в глазах — заставило его изменить решение.

— Впрочем, — сказал он, выпрямляясь и расправляя плечи, — возможно, вы правы. Было бы невежливо с моей стороны лишать наших гостей удовольствия видеть, как наследный принц бегает по саду, словно мальчишка.

Вернер не смог скрыть удивления, которое быстро сменилось самодовольной улыбкой человека, добившегося своего. Альбрехт же направился к центру лужайки, где формировался круг участников игры. Проходя мимо Радомилы, он слегка наклонил голову в приветствии, позволив себе едва заметную улыбку, предназначенную только для неё.

— Принцесса, — произнес он тихо, — надеюсь, тезейские развлечения не слишком утомительны для вас?

Альбрехт смотрел на протянутый ему платок, и его левая бровь невольно дёрнулась — жест, который он безуспешно пытался искоренить с детства. В глубине его глаз мелькнуло удивление, быстро сменившееся чем-то похожим на растроганность, которую он тут же постарался скрыть. Он знал эту традицию дарения платков, конечно — очередная бессмысленная условность, которую вдалбливали ему наставники, рассказывая о кодексе рыцарской чести и придворном этикете.

Но сейчас, когда Радомила протягивала ему свой платок, этот жест почему-то заставил его сердце сбиться с ритма. Проклятье. Он не должен так реагировать на простую формальность.

— Принцесса, — произнёс он тихо, и голос предательски дрогнул на последнем слоге. Он прокашлялся, злясь на себя за эту слабость. — Вы оказываете мне... неожиданную честь.

Он осторожно принял платок, и их пальцы на мгновение соприкоснулись. Альбрехт почувствовал, как по его руке пробежала лёгкая дрожь от этого прикосновения. Платок был из тончайшего шёлка, с какой-то вышивкой по краям — он не разбирался в таких вещах. От него исходил едва уловимый аромат цветов — её аромат? Он поймал себя на том, что пытается запомнить этот запах.

— Я буду хранить его, — сказал он, запнувшись на середине фразы и нахмурившись, — как... как самую драгоценную реликвию.

Вышло неуклюже, словно слова принадлежали не ему, а были вычитаны из какого-то дамского романа. Краем глаза он заметил, как некоторые из придворных дам обмениваются многозначительными взглядами. Шёпот, несомненно, уже начал распространяться по саду. Альбрехт знал, что к вечеру весь двор будет обсуждать этот жест болиссийской принцессы. Возможно, слухи дойдут и до его отца... и до Элены.

Он аккуратно сложил платок и поместил его во внутренний карман своего камзола, чувствуя, как ткань словно обжигает кожу даже через слои одежды.

— Теперь, — сказал он, и в его голосе неожиданно прорезались игривые нотки, которых он сам от себя не ожидал, — я просто обязан... — он снова запнулся, раздражаясь на собственную неловкость, — принять участие в этих дурацких играх. Было бы непростительно не использовать такой могущественный талисман.

Он слегка поклонился Радомиле, позволив себе улыбку — не ту холодную, официальную, а настоящую, кривоватую, с чуть более поднятым правым уголком губ.

— Скажите, принцесса, — продолжил он, выпрямляясь и вдруг ощущая странную лёгкость, — вы присоединитесь к нам? Или предпочтёте наблюдать за моими попытками не опозориться перед всем двором?

Вокруг них уже собирались остальные участники игры. Граф Вернер кружил поблизости, явно пытаясь уловить суть разговора. Альбрехт бросил на него такой взгляд, что тот споткнулся на ровном месте. Плевать на них всех. Впервые за долгое время ему было действительно наплевать, что подумают другие. Всё, что имело значение — это девушка, стоящая перед ним, и платок, теперь покоящийся у его сердца и почему-то ощущающийся тяжелее, чем должен был.

Альбрехт почувствовал, как что-то внутри него дрогнуло от слов Радомилы. Её неуверенный тезейский с этими паузами и поиском подходящих выражений казался ему удивительно искренним — как глоток свежего воздуха среди затхлой атмосферы придворного этикета.

— Ваша поддержка для меня ценнее любых побед, принцесса, — произнёс он с той особой интонацией, которую приберегал для редких моментов искренности.

Заметив приближение монархов, он машинально выпрямился, плечи напряглись, а лицо мгновенно приобрело привычное выражение сдержанной вежливости — рефлекс, выработанный годами жизни под пристальным взглядом отца. Его пальцы нервно коснулись внутреннего кармана, где покоился её платок, словно пытаясь убедиться, что это не сон.

Когда Радомила прошептала свои слова о тяжести короны, Альбрехт замер. На мгновение маска соскользнула с его лица, обнажив настоящее удивление и что-то похожее на благодарность. Она видела то, что другие не замечали или не хотели замечать.

— Знаете... — начал он, затем осёкся, подбирая слова. — Большинство видят лишь блеск короны, но не её вес. Вы... — он взъерошил волосы жестом, который обычно позволял себе только наедине с собой, — вы удивительны.

Он бросил быстрый взгляд на отца, который о чём-то оживлённо беседовал с королём Владичем, и его губы искривились в той самой кривоватой усмешке, которая появлялась у него в моменты внутреннего бунта.

— Что ж, — произнёс он с неожиданной для себя игривостью, — пора показать этим графам и баронам, что наследный принц способен не только на... — он сделал паузу, подыскивая слово, — чопорные поклоны и скучные речи. Ради вашего платка я готов даже... — он наклонился ближе, понизив голос до заговорщического шёпота, — бежать по королевскому газону. Какой скандал, не правда ли?

С этими словами Альбрехт отступил на шаг, его глаза на мгновение задержались на её лице, словно пытаясь запомнить каждую черту. Затем он повернулся и направился к стартовой линии, где уже собрались участники забега. Под его неизменно спокойной походкой скрывалось странное, почти забытое чувство — предвкушение.

Встав в ряд с другими молодыми аристократами, он заметил их удивлённые взгляды и перешёптывания. Граф Вернер, стоявший рядом, не удержался от комментария:

— Ваше Высочество, какая неожиданность. Неужели болиссийская принцесса сумела вдохновить вас на такой... народный досуг?

Альбрехт медленно повернул голову, его взгляд стал острым, как лезвие.

— Знаете, граф, — произнёс он тихо, но с той стальной ноткой, которая заставила Вернера невольно отступить на полшага, — иногда полезно напоминать себе, что под всеми этими титулами и гербами мы остаёмся... людьми. — Он выдержал паузу. — А некоторым, возможно, стоит напомнить, что титул сам по себе не делает человека достойным уважения.

Прежде чем Вернер успел ответить, прозвучал сигнал к началу забега, и Альбрехт сорвался с места, ощущая, как ветер бьет в лицо. Внутри него что-то ломалось и одновременно рождалось заново — словно застоявшийся лёд треснул, выпуская на волю живую воду.

Отредактировано Альбрехт III Янг (16.06.2025 02:44)

Альбрехт бежал с неожиданным для самого себя азартом. Ветер трепал его волосы, а ноги, привыкшие к чинным дворцовым шагам, вдруг вспомнили детскую лёгкость. Он не мог вспомнить, когда в последний раз позволял себе подобную вольность. Может, в четырнадцать? Или раньше, до того как отец окончательно заковал его в панцирь обязанностей?

Краем глаза он заметил, как граф Вернер пытается обойти его, и что-то в груди Альбрехта вспыхнуло — не холодное раздражение, к которому он привык, а почти забытый жар соперничества. Он прибавил скорость, чувствуя, как платок Радомилы, спрятанный у сердца, словно придаёт ему сил.

Когда финишная черта оказалась позади, а он — впереди всех остальных участников, Альбрехт не сразу осознал свою победу. Обернувшись, он увидел вытянутые от удивления лица придворных и не смог сдержать улыбки — не той отрепетированной, которую демонстрировал на официальных приёмах, а искренней, почти мальчишеской.

Но радость от победы внезапно померкла, когда его взгляд упал на Радомилу, окружённую придворными. Виконт Калькройт что-то увлечённо рассказывал ей, склонившись непозволительно близко, а она... смеялась. Альбрехт почувствовал, как кровь приливает к лицу. Это было странное, почти забытое чувство — острое и неприятное, царапающее изнутри.

— Отличный забег, Ваше Высочество, — произнёс подошедший барон Хельмсдорф, протягивая руку. — Признаюсь, не ожидал от вас такой прыти.

Альбрехт механически пожал протянутую ладонь, не отрывая взгляда от Радомилы и виконта. Он видел, как она прикрывает рот рукой — жест, который уже успел заметить и запомнить. Виконт явно говорил что-то забавное, и это почему-то задевало Альбрехта сильнее, чем он готов был признать.

— Благодарю, барон, — ответил он рассеянно. — Если позволите...

Он направился к Радомиле, стараясь придать своей походке обычную неторопливость, хотя внутри всё клокотало от странного, необъяснимого раздражения. Платок в кармане вдруг показался ему тяжёлым, почти обжигающим кожу через ткань камзола.

Что это с ним? Неужели ревность? Нелепо. Смешно. Недостойно. И всё же...

— Принцесса, — произнёс он, приблизившись и слегка поклонившись. — Кажется, ваш талисман действительно принёс мне удачу.

Альбрехт почувствовал, как его лицо невольно смягчилось от восхищения в голосе Радомилы. Её искренняя радость за его победу заставила раствориться то странное, колючее чувство, которое он испытал, увидев её с виконтом. Оно отступило, как утренний туман под лучами солнца, оставив после себя лишь легкое смущение за собственную мимолетную слабость.

— Вихрь? — переспросил он с легкой усмешкой, проводя рукой по волосам, которые действительно растрепались во время бега. — Боюсь, я выгляжу скорее как человек, попавший в этот самый вихрь.

Он бросил короткий взгляд на короля, который что-то оживленно обсуждал с болиссийским монархом. Их разговор, судя по всему, не имел отношения к происходящему на лужайке — государственные дела не ждали даже во время придворных развлечений.

Слова Радомилы о её отъезде неожиданно кольнули его. Альбрехт вдруг осознал, что её визит не будет длиться вечно. Она вернется домой, и что тогда? Его отец может отказать в его просьбе. Её отец может настоять на браке с Эленой. Всё могло разрушиться, не успев начаться.

— Когда вы покинете нашу страну... — медленно повторил он, словно пробуя эти слова на вкус. — Вы говорите об этом с такой легкостью, будто уже прощаетесь.

Он сделал шаг ближе, понизив голос до почти шепота:

— А что, если я не хочу вспоминать о вас, держа в руках платок? Что, если я предпочту видеть вас каждый день, а не хранить воспоминания?

Где-то в глубине души он понимал, что говорит слишком откровенно, слишком прямо для публичного места. Но победа в этом нелепом забеге, платок у сердца, её улыбка — всё это словно опьянило его, заставляя забыть об осторожности.

— Я собираюсь поговорить с отцом сегодня же, — добавил он тише, так, чтобы его слова достигли только её ушей. — После того, как закончится этот... праздник безделья.

Его взгляд на мгновение задержался на её лице, изучая каждую черту, словно пытаясь запомнить. Затем он отступил на шаг назад, возвращаясь к подобающей дистанции.

— Кстати, о празднике, — произнес он уже обычным тоном, с той легкой иронией, которая была его привычной маской. — Кажется, нас ждет еще какое-то развлечение. Надеюсь, оно не потребует от меня бегать наперегонки с графами. Один раз в день — это мой предел.

Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то новое — легкость, которой обычно не хватало его сдержанным, отточенным придворным жестам. Словно что-то внутри него начало оттаивать, пробуждаться к жизни после долгой зимы.

Альбрехт почувствовал, как краска заливает его лицо от замечания Радомилы о громкости его голоса. Проклятье. Он действительно увлёкся, забыв об элементарной осторожности. Её испуганный взгляд отрезвил его лучше ледяной воды.

— Простите, — пробормотал он, отступая на полшага. — Вы совершенно правы. Я... — он провёл рукой по волосам, взъерошивая их ещё больше, — иногда забываю, что у стен есть уши.

Когда отцы объявили о своём намерении прогуляться по садам, Альбрехт почувствовал одновременно облегчение и разочарование. С одной стороны, пристальный взгляд короля больше не давил на плечи. С другой — теперь их окружала толпа придворных, каждый из которых жаждал заслужить его расположение или выведать что-то интересное для дальнейших сплетен.

— Самые примечательные места? — переспросил он, и в его голосе появились знакомые нотки лёгкой иронии. — Что ж, принцесса, боюсь, мои познания в садоводстве весьма скудны. Но я с удовольствием покажу вам те уголки, которые... — он сделал паузу, подбирая слова, — которые имеют для меня особое значение.

Он предложил ей руку, соблюдая все требования этикета, но когда она приняла её, то почувствовал знакомое тепло от прикосновения даже через ткань перчаток. Платок в кармане словно отзывался на близость её присутствия.

— Видите ту беседку? — он кивнул в сторону изящного сооружения, увитого плющом. — Говорят, мой дед построил её для бабушки. Она любила читать там по утрам. — Его голос стал мягче. — Я иногда хожу туда, когда... когда придворная жизнь становится особенно удушающей.

Они медленно двигались по усыпанной гравием дорожке, и Альбрехт краем глаза замечал, как другие молодые аристократы следуют за ними на почтительном расстоянии. Граф Вернер явно пытался приблизиться, но что-то в осанке принца заставляло его держаться подальше.

— А вон там, — продолжил Альбрехт, указывая на группу древних дубов, — растут деревья, которые помнят ещё моего прапрадеда. Иногда я думаю, сколько тайн они хранят. Сколько разговоров слышали под своими ветвями.

Он бросил на неё быстрый взгляд, в котором читалось что-то похожее на вопрос. Хотел ли он показать ей те самые Сады Мира, о которых говорил вчера? Или это было бы слишком смело, слишком интимно для дневной прогулки в окружении свиты?

— Расскажите мне о садах вашего дворца, — попросил он, стараясь отвлечься от собственных мыслей. — Есть ли там места, где вы любите бывать? Кроме башни с призраком, разумеется.

В его голосе звучала искренняя заинтересованность. Ему действительно хотелось узнать больше о её жизни, о том мире, в котором она выросла. И одновременно он понимал, что каждое её слово только усиливает то странное, тёплое чувство, которое поселилось у него в груди с прошлого вечера.