Приветствие, обмен любезностями - Лора отступает, приглашает, ведет за собой, в кабинет - в святая святых её дома, в место, где тайное становится явным, даже если этого не хочется.

Она чувствовала как Гаррет следит за ней, наблюдает, рассматривает, пытается оценить. Словно ищет подтверждение, что она из тех, кому можно довериться, но был готов в любой момент отступить, если увидит на лице даже намёк на снисхождение. Лора хорошо знала этот взгляд — взгляд человека, который сам себе давно уже судья и прокурор. Он оглядел кабинет, как будто искал в нём следы настоящей жизни, а не просто очередного места, где из уст терапевта звучит «я вас понимаю» без попытки действительно понять.

Прайс не двигалась. Не навязывала доброжелательность. Не тянулась с приветствием. Только смотрела — спокойно, честно, так, как можно смотреть лишь тогда, когда и в тебе самой давно уже нет иллюзий. Позволяла ему разглядеть её. Не как врача, не как носителя этики и диплома, а как человека.

Долорес не знала, вернется ли Джулиан во второй раз. Не строила планов. Но знала одно: в этот момент человек напротив выбрал быть здесь. И этого уже достаточно, чтобы начать путь назад. Или вперёд. Или — просто к себе.

Иногда лучшее, что можно сделать — это просто не мешать. Не спешить с выводами. Не хвататься за слова, как за спасательный круг. Не заполнять тишину торжествующей компетентностью. Долорес знала это. Именно поэтому она не прервала его, когда он бросил в воздух «мозгоправ». Не повела бровью. Не отшатнулась от упоминания виски. Просто наблюдала, слушала. Как будто она — не терапевт в кабинете, а женщина, которой дали возможность быть рядом в нужный момент.

Кольцо на его пальце крутилось с той навязчивой точностью, с какой крутятся мысли в голове, когда внутри шумит шторм. Ирония, которой он разбрасывался — была не бравадой, а попыткой выстроить стену: не подходи слишком близко. Только вот Лора знала: те, кто больше всех иронизирует, — чаще всего те, кому больнее всех.

Она склонила голову на бок.

Он спросил, как это работает. Прямо, в лоб, как будто ждал инструкции: "а теперь, доктор, вы проведёте магический ритуал и я стану прежним". Но «прежнего» больше нет. И никогда не было. Были маски. Были попытки понравиться, соответствовать, выжить. И вдруг всё это перестаёт срабатывать.

Лора чуть подалась вперёд, будто сокращая расстояние, но не посягая на чужое пространство.

Когда он бросил слово про «мамочку», она замерла на долю секунды. В таких словах редко прячется просто сарказм. Чаще — осколок, вонзённый глубоко, обёрнутый шуткой, чтобы не резал пальцы. Она ничего не сказала на это. Потому что не все мины надо разминировать сразу.

— Думаете, что существует идеальный сценарий для разделки души? — улыбнулась Прайс и немного сощурила глаза, разглядывая клиента.

Она не торопилась приписывать смыслы его состоянию. Не приклеивала ярлыки. Творческий кризис, жизненный, шрам на брови, кольцо, которое не отпускает пальцы, виски, не справляющийся с тишиной. Это всё — не симптомы, не проблемы. Это язык. Просто другой. Он говорил — телом, жестами, дыханием. И она понимала этот язык. Без переводчика.

Гитара стояла рядом, как старый друг, который, в отличие от людей, не задаёт вопросов.

— Таблетки могут облегчить симптомы, — произнесла она тихо, — но не объяснят, почему вы больше не пишете. Я предпочитаю добираться до сути проблемы, чем купировать её химией. Ведь важно вылечить нарыв, а не мазать его йодом каждое утро. Нужно вскрыть абсцесс и дать гною выбраться наружу. - И это было честно, но образно не очень приятно, Лора понимала, но чувствовала, что он поймёт.

Она не спрашивала о прошлом. Не лезла туда, куда его шаг ещё не ступил. Он только сел. Только начал. И этого уже достаточно. Иногда всё, что нужно в начале.

— У нас есть время, — сказала она.

Подпись автора

«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» © Мастер и Маргарита

Долорес не ответила сразу. Не потому что не знала, что сказать, она, как раз, знала. Но знание в терапии — не валюта, а тонкий инструмент. Слишком рано сделанный жест, слишком точное слово — и всё рушится, как карточный домик от слишком громкого выдоха или натиска рук, которые пытаются бережно водрузить очередной домик из карт на пирамиду.

Прайс посмотрела на кольцо. Не оценивающе — вдумчиво, будто вглядывалась не в металл, а в ту тень, которую оно отбрасывало на полированный стол. В этой тени была история, обрывок биографии, которую ему никто не помог сложить в связный текст. Не компенсирует. Конечно. Ни кольцо, ни фотографии, ни «ты же у меня такой взрослый» в семь лет — не компенсируют.

Она перевела взгляд на Джулиана. Его руки, потерянные без привычной защиты-кольца, казались голыми. Его плечи, сдавленные от фразы, которую он всё-таки выдохнул, как занозу из горла, были напряжены и казалось, что немного вибрировали. Его глаза, пытались спрятать боль, подавить ее за маской, но не успели. И всё это — человек, пришедший к ней в кабинет. Который нашел в себе силы прийти и признаться. Сквозь полушутку, в которой прячется: «если не выдержишь — я скажу, что это была шутка».

— Границы тебе не нужны чтобы оградить тебя от всего остального мира, — сказала она тихо, — они для того, чтобы не исчезнуть совсем, да?

Она не поднимала интонацию, не пыталась влезть под шкуру парня прямо сейчас, но подталкивала его небольшими полушагами к тому, чтобы открыться.

— А доверие, — продолжила Лора, — не должно быть актом веры. Это не прыжок с моста. Оно должно быть решением. Таким, которое можно отозвать, если рядом с тем, кому вы это доверие дарите становится небезопасно.

Замолчала. Дала Гаррету минутку подумать. Лора чувствовала, как он пробует — на прочность себя, её, этот разговор. Как изнутри вылепливает что-то похожее на признание, но каждый раз вжимает его обратно, в грудь, только бы не выпустить и не открыться кому-то. Только бы никто ничего не понял.

— Таблетки, — наконец ответила Прайс, — помогут немного заглушить пустоту внутри, заполнить её. Сделать мир не таким резким. Но они не заменят вам музыку. Не вернут память. Не помогут простить.

Она сделала паузу, внимательно следя за реакцией клиента.

— Я не против таблеток. Правда. Я знаю, когда они нужны. И когда — лишние. Но вы не таблетку просите, Джулиан. Вы просите, чтобы перестало болеть.

Долорес не смотрела на него с жалостью. Ни капли жалости, осуждения или всего того чего люди боятся, когда открываются кому-то. Она смотрела только с уважением. Потому что он пришёл. Потому что всё ещё здесь. Потому что дал шанс ей и себе. Гаррет выложил на стол кольцо, вместо того чтобы снова спрятать его в карман. И это уже говорило о многом. О доверии? О том, что он готов открыться? Вероятно, готов, но пока и сам не понимал.

— Давайте так, — сказала она мягко. — Я задам вам вопрос, а вы пообещаете подумать над ним. Можно не отвечать сразу, а хорошенько подумать над ним и, может, в следующий раз, если решитесь вернуться - сможете дать мне ответ.

Она задержала взгляд на нём.

— Если кольцо — не память, и не символ… то почему вы всё-таки его носили? И не говорите, что привычка, попробуйте послушать маленького мальчика, который застыл внутри вас и выбрал именно это кольцо из маминой шкатулки и всего многообразия тех вещей, которые были дома.

Прайс затаила дыхание, следя за парнем. Она все еще не сделала ни одной записи, и, видимо, сегодня и не сделает. Прайс склоняется к журнальному столику, чтобы положить блокнот и позволить в эти пару секунд побыть Джулиану один на один с собой.

Подпись автора

«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» © Мастер и Маргарита

Долорес смотрела на его кулак, сжимавший кольцо. Металл, должно быть, уже впивался в кожу, оставляя на ладони отпечаток — такой же, какой оставила в его душе история этого кольца. Он бросил ей вызов. Спросил не о том, как склеить разбитое, а о том, как жить, когда тебя самого разбили вдребезги.

Она не отшатнулась от прямоты его взгляда. В нём больше не было иронии, только зияющая пустота человека, который подошёл к краю и заглянул вниз. Он не играл. Он протянул ей осколок своей души и ждал, порежется она или примет его с осторожностью.

— Любимое не убивает, Джулиан, — тихо произнесла Прайс. Её голос был ровным, без тени сочувствия, которое он мог бы принять за жалость. — Убивает то, во что мы его превращаем. Иллюзия, ожидание, надежда... Мы отдаём другому человеку ключ от наших мыслей или глубже - от нашей души. И когда он уходит, то забирает не любовь, а нас самих.

Она сделала короткую паузу, закрыла на мгновение глаза, ресницы её дрогнули, будто она что-то вспомнила. Что-то, от чего было больно и ей самой.

- Вас ранили. Очень глубоко. И теперь вы смотрите на эту рану и не понимаете, как с ней жить. Вам кажется, что она и есть — вы. Но это не так.

Её взгляд был спокойным и прямым, как будто она говорила о чём-то само собой разумеющемся, как о смене времён года.

— Что делать? — спросила и тут же ответила, — возвращать себе ключи. Перестать дышать сарказмом и попробовать сделать вдох обычного воздуха. Перестать видеть в гитаре друга, который не предаст, и вспомнить, что это инструмент, которым вы рассказываете истории. А для этого нужно, чтобы у вас снова появилась своя.

Возможно, она отвечала не совсем на те вопросы, которые задавал (а точнее не задавал) Джуллиан, но почему-то Лоре казалось, что именно эти слова должны сейчас помочь.

— Когда тебя "убили", — продолжила Лора, намеренно используя его формулировку, — ты становишься трагическим персонажем. Жертвой. Тем, о ком будут помнить. Это пассивная роль, и в ней есть своего рода мрачное величие. Ты ничего не должен делать, ведь ты мёртв. История закончена. Но когда тебя "ранили"... — она сделала паузу, — ...тогда вся ответственность ложится на тебя. Тебе нужно обрабатывать рану, чтобы не началась гангрена. Тебе нужно учиться ходить заново, даже если больно. Тебе нужно жить дальше, когда часть тебя отчаянно хочет умереть. И это, — она посмотрела на него прямо, — гораздо труднее и совсем не так поэтично.

Её дыхание немного участилось, как будто Прайс сбегала вверх-вниз по лестнице несколько раз без передышки.

— Вы сжимаете в руке не просто кусок серебра, — сказала она, кивнув на его кулак. — Вы сжимаете доказательство. Улику из первого дела, по которому вы сами себе вынесли приговор: "Не доверять". Тот семилетний мальчик решил, что доверие — это то, что отнимают, не попрощавшись. И много лет этот приговор работал. Кольцо на пальце было постоянным напоминанием.

Она видела, как он следит за ходом её мысли, как внутри него идёт борьба.

— А потом вы нарушили собственный приговор. Вы снова доверились, наплевав на старое правило. И теперь вы злитесь не только на того, кто растоптал ваши границы, но и на себя. На себя — за то, что посмели ослушаться того внутреннего приказа, который защищал вас столько лет. И эта злость на себя, это разочарование в собственной "слабости" — болит едва ли не сильнее, чем само предательство.

— Что, если это кольцо, — почти шёпотом закончила она, — на самом деле не напоминание о том, что нельзя доверять? Что, если оно — напоминание о том, что вы уже однажды выжили после того, как доверие было разрушено? Вы выжили тогда, в семь лет. Вы просто забыли об этом.

Подпись автора

«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» © Мастер и Маргарита

Долорес была свидетелем того, как человек внутри бушующего шторма вдруг находит на секунду затишье и видит эпицентр. Кольцо вернулось на привычное место на пальце. Оно стало частью самого открытия, недостающим элементом, который замкнул цепь его боли, протянувшуюся от покинутого мальчика до обманутого мужчины.

Она видела, как Джулиан прошел весь путь за несколько минут: от отрицания через самообвинение к прозрению. И это прозрение, это короткое "Чёрт. Вот оно, да?", было важнее всего, что она могла бы сказать ему сама. Он не услышал это от неё. Он докопался до этого сам, продираясь сквозь слои сарказма и боли.

Когда мистер Гаррет откинулся в кресле, усталость, навалившаяся на него, была почти осязаемой, её, при желании, можно было бы нащупать в воздухе. Усталость похожая на истощение солдата после решающей битвы, в которой он, возможно, и не победил, но, по крайней-мере, наконец-то понял, кто его настоящий враг. И врагом оказался не конкретный поступок, а само предательство — как явление, как повторяющийся паттерн в его жизни.

Долорес позволила Джелиану выругаться и не упрекнула его ни словом, ни даже взглядом. Пусть. Это было не просто ругательство. Это был отказ от целой философии, от интеллектуального щита, который, очевидно, не спасал от реальных ран. Гедонизм и цинизм хороши до тех пор, пока ты не сталкиваешься с болью, которую они не в силах ни объяснить, ни притупить.

Она чуть наклонила голову, её взгляд был мягким, но сфокусированным. Она не спешила с ответом, давая ему возможность побыть с этим открытием наедине, почувствовать его вес.

Лора видела, как его плечи едва заметно расслабились. Одно простое слово подтверждения от другого человека иногда способно закрепить истину, которую ты только что нащупал в темноте.

— Дело никогда не в самом поступке, Джулиан, — продолжила Лора так же спокойно. — В сексе, в словах, в молчании. Дело всегда в нарушенном доверии. В том, что человек, которому вы дали карту своей души с помеченными на ней опасными зонами, осознанно ступил именно туда.

Она подалась вперёд, не нарушая его границ, но сокращая дистанцию между ними, будто желая что-то доверить ему по-настоящему важное и продолжила:

— Когда кто-то нарушает правила, о которых вы договорились, он говорит вам не "я совершил ошибку". Он говорит: "Твои чувства не так важны, как мои желания". Он говорит: "Твоя реальность, твои границы для меня не существуют". И это обесценивание ранит сильнее любого физического действия. Потому что оно заставляет сомневаться в собственном праве чувствовать то, что ты чувствуешь. Отсюда и ваш вопрос: "Может, я слишком чувствительный?". Нет. Вы просто ожидали, что к вам отнесутся с уважением.

Долорес на мгновение перевела взгляд на его руку с кольцом.

— Тот мальчик не знал слов "предательство" или "обесценивание". Он просто почувствовал, что правила мира, которые он только начал для себя понимать — "мама любит и всегда рядом" — внезапно перестали работать без всяких объяснений. И мир стал небезопасным местом. Вы выжили, но вынесли из этого урок: твои правила ничего не значат. И когда история повторяется, рана открывается снова.

Она откинулась на спинку своего кресла, давая ему вздохнуть.

— А что до Вейнрайта... — она позволила себе едва заметную тень улыбки. — Философия наслаждений отлично работает в теории, в мире, где все играют честно. Она не предлагает никаких решений для мира, где кто-то мухлюет, зная, что на кону стоит ваша душа.

Подпись автора

«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» © Мастер и Маргарита

Долорес молча наблюдала, как он ходит по кабинету. Его тело говорило громче слов: сжатые кулаки, напряжённые плечи, метания от кресла к окну и обратно. Это была физическая манифестация паники человека, запертого в комнате с собственным унижением. Она не торопила его, не перебивала. Она дала ему пространство, чтобы он смог вытолкнуть из себя эти ядовитые, обжигающие слова, которые он, очевидно, так долго носил в себе.

Лора старалась взглянуть внутрь Джуллиана Гаррета и внутри первым делом наткнулась на чувство тотального обесценивания. Когда он, наконец, снова сел в кресло, выдохнув последнюю фразу, полную язвительной самозащиты, она увидела перед собой не циничного мужчину, а отчаявшегося мальчика, который спрашивал: «Мне ведь больно не зря, правда? Скажите, что я не сумасшедший».

— Это не патетика, Джулиан, — тихо, но твёрдо сказала Долорес, когда он замолчал. Её голос был абсолютно ровным, в нём не было ни капли жалости, только констатация факта. — Это аннигиляция, полное пренебрежение или уничтожение выстроенных вами границ. Вы их обсудили, но границы были преданы. И неважно, какой была граница, — продолжила она, глядя ему прямо в глаза, чтобы он не смог спрятаться за своей усмешкой. — Она могла касаться чего угодно: общей зубной щётки, любимой песни или взгляда на другую женщину. Важно то, что эта граница была вашей. Чётко очерченной, названной вслух. Это был ваш личный суверенитет в рамках ваших общих договорённостей.

Она видела, как он перестал крутить кольцо. Слушал.

— В ваших "открытых" отношениях, где почти всё было разрешено, эта одна-единственная вещь была той самой точкой, которая доказывала вашу значимость. Вашу исключительность. Это была та территория, ключ от которой был только у вас. Символ того, что даже в мире тотальной свободы есть что-то, что принадлежит только вам двоим, и где последнее слово — за вами.

Долорес сделала паузу, давая ему подумать над тем, что она сказала и продолжила:

— И она не просто нарушила это правило. Она взяла этот символ вашей исключительности и растоптала его. Публично. На ваших глазах. С вашим другом. Она не просто перешла черту. Она устроила на этой черте карнавал, показав, что ваша уникальность, ваши правила и ваши чувства — ничто перед лицом её минутного желания. Вы почувствовали себя невидимым, потому что вас сделали невидимым. Ваше самое сокровенное "нет" было проигнорировано.

Мисс Прайс видела, как маска цинизма медленно сползает с его лица, оставляя растерянность и боль.

— А фраза "Я не думала, что это так важно для тебя", — Долорес произнесла эти слова без насмешки, не пытаясь пародировать девушку мистера Гаррета, — это классический инструмент психологического насилия. Это способ сказать: "Проблема не в моём поступке, а в твоей неадекватной реакции на него". Это способ заставить вас сомневаться в собственном здравомыслии. И, как видите, это почти сработало.

Лора откинулась в своем кресле, закинула удобно ногу на ногу и посмотрела на Джулиана, пытаясь встретиться взглядом - глаза в глаза.

— Так что нет, Джулиан. Вы не реагируете слишком остро. Вы не делаете из этого трагедию. Вы реагируете ровно так, как реагирует человек, чью значимость, чьё право на личные границы и чью реальность только что публично уничтожили. Это не драма. Это глубокая травма предательства. И вам совершенно не за что извиняться за свою боль.

Подпись автора

«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» © Мастер и Маргарита

Долорес не отвела взгляд, когда он произнёс вслух то, чего, возможно, сам от себя не ожидал. «Может, я просто… монстр?» — это был не вопрос. Это был приговор, который он сам себе вынес, и теперь, казалось, ждал: поддержит ли она его или обжалует. Лора молчала ещё пару секунд — не для драматического эффекта, а потому что в такие моменты слова требуют осторожности, ты словно застываешь над часовым механизмом и остается только один выбор - первым резать красный или синий провод? Нельзя было ошибиться и выбрать неправильный цвет.

— Интенсивность чувств — это не порок, — произнесла она ровно. — Вас не заводит чужая боль. - Долорес подалась вперёд. Взгляд её глаз был тёплым, ясным. Никакой осуждающей жалости, никакого потрясения. Только принятие. — Но сила без сознания — это правда опасно. Не для других. Для вас самого.

Она медленно выдохнула. Теперь в её голосе появилась та интонация в которой нет страха перед тьмой собеседника. Только свет фонаря для заблудившегося путника. Можно отринуть все сомнения и следовать за голосом Долорес, идти за ней, чтобы явиться свету.

— Монстр, Джулиан, — начала она тихо, но с абсолютной уверенностью, — это тот, кто ищет возможность причинить боль. Тот, кто получает удовольствие от самого акта разрушения. То, что вы описываете — нечто совершенно иное. В момент, когда вы вошли в ту комнату, ваше сознание, ваше "я", каким вы его знаете, отключилось. Древняя часть вашего мозга, отвечающая за выживание, перехватила управление. Она не видела вашего друга и вашу девушку. Она увидела смертельную угрозу, вторжение на вашу территорию и тотальное предательство. И она отреагировала единственным известным ей способом — атакой. Инстинкт.

Её голос был ровным и методичным, как у врача, объясняющего диагноз, а не выносящего приговор.

— Ярость, первобытный страх, сексуальное возбуждение — для нашего древнего мозга это всё очень близкие, мощные энергетические состояния. Они живут по соседству. Когда одна эмоция достигает своего пика, энергия может легко "перетечь" в соседнюю комнату. Ваша ярость была настолько всепоглощающей, что, достигнув апогея, она не исчезла. Она трансформировалась в другую первобытную силу. Это не признак того что вы сломались. Это биохимия. Пугающая, но объяснимая.

Она подалась снова вперёд, акцентируя внимание на следующем, самом важном моменте.

— Но в этой химической реакции был ещё один катализатор. Критически важный. Ваша девушка. Она не испугалась. Она не попыталась вас остановить. Она не вызвала полицию. Она... вознаградила вас. Её возбуждение стало разрешением. Она посмотрела на самую тёмную, самую яростную, первобытную часть вас — ту, которую вы сами боитесь и прячете — и сказала: "Да. Вот это мне нравится. Вот этого я хочу".

Долорес вглядывалась в Джулиана, пытаясь решить, доходит ли до него смысл сказанных ею слов.

— Она легитимизировала вашу ярость. Превратила её в афродизиак. И тот секс показался вам самым "настоящим", потому что в тот момент вы оба сбросили все маски. Не было больше ни правил, ни договорённостей, ни цивилизованности. Был только самец, защитивший свою территорию, и самка, которая выбрала его силу. Это была пугающая, но предельно честная версия вас обоих.

Она сделала паузу, давая ему возможность подумать и продолжила:

— Вы не монстр, Джулиан. Вы человек, которого поставили в нечеловеческие условия. Вы боитесь не того, что вам нравится причинять боль. Вы в ужасе от того, что самая тёмная и яростная часть вас — единственная, которую по-настоящему приняли и которой восхитились в тот момент. Вы боитесь, что для того, чтобы вас хотели, для того, чтобы почувствовать себя "настоящим", вы должны быть этим зверем. Вот что на самом деле сломано в этой истории. Не вы, а это чудовищное уравнение, которое вам навязали: твоя ярость равна твоей желанности.

Долорес откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на своего клиента. Тяжелый выходил разговор, она начала чувствовать как разгорается головная боль.

- Поправьте меня, пожалуйста, если какие-то из моих слов не откликаются вам.

Подпись автора

«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» © Мастер и Маргарита

Долорес слушала, и головная боль, до этого бывшая лишь тихим фоном, на мгновение стала острее. Она чувствовала его опустошение, его усталость, которые пришли на смену ярости и растерянности. Он прошел через бурю и теперь стоял на выжженном дотла берегу, не понимая, можно ли здесь что-то построить заново. Каждое его слово было шагом вглубь этого пепелища.

Она видела, как он вцепился в её объяснение, в спасительную идею, что он не монстр. Но облегчение было недолгим, потому что за ним сразу вставал следующий, самый главный вопрос: «Что теперь?».

Долорес не дала Джулиану долго барахтаться в этом отчаянии.

— То, что вы собрали её вещи и выставили за дверь, — произнесла она спокойно и уверенно, — это был, возможно, самый здравый и здоровый поступок за весь тот день. Инстинкт, который заставил вас атаковать, защищая свою территорию, в итоге заставил вас и очистить её от угрозы.

Возможно, Гаррет ждал осуждения за свою холодность, а получил одобрение.

— А то, что вы ничего не чувствовали — это не бессердечность. Это шок. Ваша психика пережила колоссальную перегрузку: предательство, ярость, насилие, возбуждение, секс... Она просто выдернула шнур из розетки, чтобы не сгореть дотла. Пустота была вашим предохранителем.

Лора прикрыла глаза, собирая мысли, чтобы продолжить:

— Этот «гедонизм», Джулиан, он ведь не появился из ниоткуда. Вы сказали, до неё были нормальные отношения. Они закончились, и вам стало больно. И тогда вы взяли на вооружение философию Вейнрайта. Не потому, что искренне в неё верили, а потому что она казалась идеальным обезболивающим. Вы решили, что если не будет настоящей близости, то не будет и настоящей боли. «Открытые отношения» стали вашей попыткой контролировать хаос чувств, играть в любовь, не рискуя при этом сердцем. И теперь вопрос не в том, как снова доверять кому-то. Вопрос в том, как снова начать доверять себе. Своему выбору. Своим чувствам. Своему праву на границы. И первый шаг к этому вы уже сделали — тогда, когда вышвырнули яд из своего дома.

Теперь она подошла к последней, самой важной для него теме. Писательство.

— А слова исчезли, потому что письмо — это высшая форма доверия и откровенности с самим собой. - Она откинулась на спинку кресла, её взгляд был твёрдым и ясным. — Мы не будем «забивать». Мы будем чинить то, что сломали не вы. Мы будем возвращать вам доверие к себе. И когда оно вернётся, вы увидите. Слова тоже будут там. Они никуда не делись. Они просто ждут, когда вы снова поверите, что имеете право их произнести.

Подпись автора

«Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» © Мастер и Маргарита