Его интервью началось ещё в салоне автомобиля, что послала за ним госпожа Сандарс. Усаживаясь на заднее сиденье и с комфортом располагаясь в элегантном салоне бизнес класса, мистер Уоллес поправил плащ, расправил складки на брюках и взглянул в зеркало заднего вида, отмечая про себя детали мимики работающего на госпожу Сандарс человека, отмечая интерьер салона, марку автомобиля и нынешнюю рыночную стоимость подобной модели.
— Скажите, вы довольны своей работой? — спросил Ной, когда наконец перехватил случайный взгляд водителя. В принципе, его устраивал любой ответ, даже снисходительное молчание.

Район и место, куда они приехали, так же красочно рассказывал историю в голове репортёра, уже складывающуюся в строки текста, но мистер Уоллес не делал заметок, предпочитая до поры до времени вести внутренний монолог.

Обыскивающая его охрана навела на некоторые мысли, пока Ной повернул голову и отвел взгляд от сосредоточенно обводящего его металлодетектором охранника. На этом месте Ной снова получил ответ на один из первых в списке вопросов.

Тёмное небо, какое здесь не портила городская засветка, почти полночь, и на пороге его встречает сама хозяйка, облачённая в тягучую ночную мглу, среди которой бледной луной сияет её кожа. Живописное зрелище, Ной постарался в деталяъ запомнить пришедшие на ум эпитеты.
— Добрый вечер, госпожа Сандарс, — поздоровался репортёт с коротким поклоном, предпочтя не тратить остроумие на изысканные комплименты. Он здесь исключительно по работе, как бы восхитительно не выглядела его собеседница и как бы двусмысленно не было назначать интервью в столь поздний час. Эта женщина могла позволить себе что угодно, и в том числе об этом было расследование Уоллеса.

Ной начал копать под владелицу нескольких известных галерей Валенштайна уже с полгода назад, аккуратно, не привлекая внимания, лично посещая городские архивы и сотрудников полиции, которые без лишних заметок в отчётах могли предоставить ему невинную информацию, или более провокационную за отдельную плату. Однако сегодня его список вопросов был так же абсолютно невинен, Ной собирался начать с разговора о новой выставке, вызвавшей неоднозначные отклики в обществе, усыпить бдительность его новой жертвы, возможно, втереться в доверие.

— На моей работе полноценный сон — непозволительная роскошь, госпожа Сандарс. Но прошлой ночью я постарался лечь под утро, чтобы нагнать ваш ритм жизни, — ответил на вопрос хозяйки неожиданно развернуто гость, следуя за той самой струящейся тьмой, чьё описание пришло ему в голову сразу, как только Ной встретил госпожу Сандарс на пороге.

Он оставил верхнюю одежду — лёгкий плащ по сезону, в специально отведенном для этого месте у входа, заметив, что прислуга будто бы выглянула на секунду из-за двери, и прихватил с собой только блокнот для заметок. Обычно Ной брал с собой на интервью только смартфон, в который можно было как набирать текст, так и прямо записывать речь, но иногда ему нравилось проверять реакцию своих собеседников на более старомодные средства записи их общения.
Сегодня Ной оделся на встречу с госпожой Сандарс в тёмносерый костюм-двойку, белую рубашку и галстук нейтральных тонов. Следуя за хозяйкой, Ной расстегнул пиджак, чтобы поддержать слегка неформальный образ конца рабочего дня.

Следовать за госпожой Сандарс по длинному коридору было подобно путешествию в иное измерение, где время текло иначе, а правила диктовались хозяйкой этого места. Ной отмечал про себя безупречную акустику пространства — их шаги, даже его собственные, начищенные оксфорды по темному лакированному паркету, поглощались бесшумно, словно дом был живым и жадно впитывал любой звук, способный нарушить его торжественную тишину. Он ловил себя на том, что анализировал не столько интерьер — дорогой, выверенный до мелочей, но лишенный впечатления музейного экспоната, — сколько саму Джерри Сандарс. Ее походка была бесшумной и плавной, почти скользящей, и он не мог определить, была ли это врожденная грация или приобретенная привычка человека, не желающего выдавать свое присутствие до последнего момента.

Гостиная, в которую они вошли, стала логичным продолжением впечатления: безупречный вкус, тотальный контроль над обстановкой, холодноватая элегантность, где каждая деталь, от геометрического узора на обивке дивана до виртуального пламени в камине, кричала о баснословных деньгах и столь же баснословном желании скрыть за этим фасадом нечто иное. Ной выбрал для себя кресло, симметричное тому, что заняла хозяйка, — жест, позволявший сохранить видимость паритета, разговор на равных, а не исповедь у ног повелительницы. Он сел, позволив себе расслабить плечи, но сохранив спину прямой, и положил блокнот на колено, не открывая его. Ручка осталась в кармане пиджака.

Ее комплимент о предусмотрительности и последующее предложение перейти на «ты» он пропустил мимо ушей, как мимолетный ветерок. Лесть была стандартным инструментом в арсенале сильных мира сего, особенно тех, кто привык покупать и продавать. Признание госпожи Сандарс, что она представляла его иным, заставило Ноя внутренне усмехнуться. «Скорее всего располневший мужчина с глубокими залысинами или и того хуже», — мысленно дорисовал он картинку. Ему это льстило? Нет. Это было лишь подтверждением его теории: галеристка ожидала стереотипа, уставшего от жизни копателя грязи, а получила… кого? Оппонента? Соперника? Игрушку для ночного развлечения? Он поймал её изучающий взгляд и позволил тому скользнуть по своему лицу, не отвечая тем же. Его задача была — наблюдать, а не выставлять себя напоказ.

Появление горничной с чаем было обставлено с театральной точностью. Бесшумно, вовремя, как по режиссерской указке. Его взгляд, быстрый и цепкий, оценил не столько изысканность сервиза, сколько практические детали: две изящные чашки и закуски. Значит, хозяйка не против разделить с ним трапезу, что должно было слегка разрядить деловую обстановку.

Его пальцы, длинные и ухоженные, не без следов дорогого маникюра, взяли предложенную чашку. Впрочем, движение было спокойным, без тени подобострастия или нервозности. Ной поблагодарил кивком, поднес чашку к лицу, дав ароматному пару на секунду окутать свои черты, и сделал небольшой, церемонный глоток. Чай и впрямь был превосходным. Дорогим. С легкой, почти неуловимой горчинкой.

— «Прямиком из царства Ганта», — повторил он слова госпожи Сандарс, ставя чашку на блюдце с тихим, едва слышным звоном. Его голос прозвучал ровно, без восторженных нот, констатируя факт. — Редкий сорт. Мне доводилось читать, что его плантации почти полностью контролируются синдикатом «Алое солнце». Их методы монополизации рынка… довольно своеобразны. — Он сделал крошечную паузу, позволяя намеку повиснуть в воздухе, подобно дымке от чая. Это был не упрек, не обвинение. Просто констатация собственной осведомлённости. Факт, как температура за окном.

— Благодарю за комплимент, госпожа Сандарс, — продолжил он, вернувшись к словам хозяйки о его внешности и материалах. Его взгляд наконец встретился с взглядом Джерри прямо, но без вызова — скорее с деловой вежливостью. — В моей профессии внешность — это камуфляж. А материалы… Они должны быть не безупречными, а правдивыми. Разница, как вы понимаете, порой бывает фундаментальной. — Он слегка склонил голову, признавая её право на лесть, но тут же нейтрализуя её суть.

Его взгляд на мгновение скользнул по виртуальному пламени в камине. Символично. Огонь, который не греет, не жжет, не оставляет пепла. Словно идеальная метафора для всего этого места, в его воображении, полного искусственности.

— Что же именно из прочитанного заставило вас проявить интерес именно к моей персоне и согласиться на эту встречу в столь… нетривиальное время? — спросил он, мягко возвращая нить разговора в профессиональное русло и одновременно начиная закидывать первую удочку. Его тон был искренне заинтересованным, почти подобострастным. Игра началась.

Её взгляд был словно рентгеновский аппарат последнего поколения — холодный, сканирующий, видящий насквозь. Ной чувствовал его физически, как легкое давление на кожу. Он не суетился, не пытался отвести глаза — вместо этого он позволил своему собственному взгляду, привыкшему к деталям, скользить по ней, отмечая парадоксальную игру света на её идеально гладкой коже, почти полное отсутствие мимических морщин, которые должны были бы прорезать лоб человека, ведущего такой насыщенный ночной образ жизни. «Сова», — мысленно повторил он её слова. Слишком простое объяснение. Слишком... обыденное для существа, чья аура буквально вибрировала неестественным, замороженным временем.

Её комплимент о честности и силе духа он пропустил мимо ушей, как и первый. Это был стандартный реверанс, попытка создать иллюзию союзничества. «Сочувствует поборникам справедливости», — внутренне усмехнулся он. Те, кто действительно сочувствует, не живут в таких дворцах и не отпускают прислугу одним взглядом.

Но его аналитический ум уже работал, складывая разрозненные детали пазла: заброшенные заводы, старые склады, тёмные переулки — идеальные места для того, что не должно быть увидено при дневном свете. Влиятельные поклонники со скандальной репутацией, закрытые мероприятия на удалённых объектах недвижимости. Картина вырисовывалась мутная, но узнаваемая: отмывание денег через искусство, корпоративные сборища для избранных с сомнительными развлечениями, возможно, торговля инсайдерской информацией. Стандартный набор грехов высшего общества. Но почему-то его нутро подсказывало, что это лишь верхушка айсберга, красивая легенда, прикрывающая нечто более древнее и тёмное.

И вот — стакан. Его появление было столь же театральным. Не чай, не вино. А тот самый «Bio Blood», напиток для определённого сорта иных. Словно навязчивый, почти демонстративный маркетинговый ход — он наблюдал, как её тонкие пальцы обхватили стакан. Его взгляд, острый и цепкий, зафиксировал движение её запястья, ни тени отвращения, лишь холодная, ритуальная практичность.

«Обращение», — проигралось в голове эхом её слово. Странный выбор для описания смены режима дня. Словно религиозный опыт или медицинская процедура. И собственно, полностью раскрывающий её истинную природу термин. Теперь Ною стало по-настоящему, азартно любопытно, и оставалось главное — ничем этого граничащего с безумием чувства не выдать.

Её вопрос о его методах работы заставил Ноя внутренне насторожиться. Это был уже не светский интерес, а прямой зонд. Кто-то действительно подробно докладывал ей о нём. Его источники? Его собственные неосторожные слова, сказанные кому-то из «доверенных» лиц, оказавшихся её людьми? Он позволил себе лёгкую, самоуничижительную улыбку, разряжая напряжение.

— Слухи, как водится, преувеличивают, госпожа Сандарс, — его голос прозвучал немного устало, как у человека, которого утомили собственными легендами. — Трущобы — да, бывало. Сложно понять механизм работы городского дна, наблюдая за ним из окна лимузина. Что касается группировок, — Он сделал искусную паузу, доставая из внутреннего кармана пиджака свою ручку. Он начал медленно вертеть её в пальцах — простой, чёрный, дешёвый стержень, контрастирующий с окружающей роскошью. Это был нервный, почти непроизвольный жест, который он себе иногда позволял. — Тут всё проще. Всем нужны деньги. Одним — чтобы выжить. Другим — чтобы купить молчание. Я просто обеспечиваю встречу этих двух потребностей.

Он замолчал, словно случайно выдав что-то лишнее, и его взгляд упал на стакан в её руке.

— «Bio Blood», — с притворным, вежливым любопытством констатировал он, как бы пытаясь сменить тему на более нейтральную. — Интересный продукт. Мои коллеги из научного отдела делали обзор на их первую партию. Говорили, технология производства до сих пор покрыта мраком, а основатель компании — личность почти мифическая. — Он поднял на неё взгляд, в его глазах светился неподдельный, профессиональный интерес. — Вы не пробовали инвестировать в подобные стартапы? Слышал, они обещают революцию в питании. Для тех, у кого... специфические потребности. — Он сделал легкий акцент на последнем слове, его голос звучал искренне, как будто он и вправду видел в этом потенциальный материал для бизнес-колонки. Это была приманка. Он хотел посмотреть, клюнет ли она, станет ли рассказывать о своих «потребностях» или же поспешит сменить тему, подтвердив его самые тёмные догадки о слухах про человеческие фермы для вампиров.

Её слова текли плавно, отточенные и гладкие, как галька, обтесанная годами публичных выступлений и закрытых переговоров. Ной слушал, кивая с вежливым, деловым интересом, но его мозг работал как расшифровывающая машина, выискивая сбои в идеально отлаженном повествовании. «Предотвратили возможный кризис». «Примирили». Слова, выбранные слишком тщательно, пахнущие корпоративными пресс-релизами. Он мысленно поблагодарил её за готовность обсуждать GreenTech Nexus — это была золотая жила, уводящая далеко от безобидной темы искусства.

В тот момент, когда она произнесла фразу о «человеческих фермах и клонировании», его рука, до этого лениво вертевшая ручку, вдруг замерла. Он потянулся к блокноту на колене. Будто машинально, Ной сделал короткую пометку на странице. Просто чернильная точка, за которой последовал крошечный, стремительный значок, похожий на перевернутую букву «V» — его личный шифр для «ложь через отрицание». Она отрицала слухи, но упомянула их первой, без его наводки. Значит, они циркулируют в её кругу, и она озабочена их опровержением. Почему?

— Монополисты, вы правы, — согласился он, его голос звучал почти сочувственно, как будто он и сам не раз сталкивался с всесилием корпораций. — Они не просто скрывают технологии. Они создают проблему, а затем предлагают единственное, патентованное решение. Классика. — Он позволил лёгкой усталости, граничащей с цинизмом, окрасить его интонацию. — Кризис донорства… Интересная формулировка. В моих архивах есть материалы о том, как в первые месяцы после Раскрытия исчезали целые фургоны с донорской кровью из больниц. Пропажи списывали на «бухгалтерские ошибки». Вы не находите это странным совпадением? Что компания, чьи лаборатории якобы годами бились над формулой, представила готовый продукт как раз к пику этой… «ошибки»?

Он задал вопрос мягко, почти невинно, как бы размышляя вслух, и в то же время его рука снова метнулась — на этот раз он будто поправлял манжет рубашки, но кончик ручки на долю секунды снова коснулся бумаги, оставив ещё один крошечный, ничего не значащий для постороннего глаза штрих. «Хронология. Совпадение?»
Ной зачастую задавал и заметно ошибочные в своей формулировке вопросы, вынуждая собеседников поправлять его и тем самым отвечать на верный, но умело не озвученный вопрос.

Её вопрос о том, хочет ли сам Ной стать вампиром, не застал его врасплох. Он прозвучал как проверка, как попытка перевести разговор в личностное, сентиментальное русло, сбить его профессиональную хватку. Репортёр мягко усмехнулся, и в его глазах мелькнула твёрдая, непоколебимая уверенность.

— Нет, госпожа Сандарс. Никогда, — ответил он так просто и прямо, что это прозвучало как окончательный, не подлежащий обсуждению приговор. — Моя работа — быть голосом для тех, у кого его нет. Для кассирши, которая боится идти с ночной смены потому, что в переулке видели обезумевшего оборотня. Для родителей, которые не пускают детей в парк из-за слухов о похищениях. Для обычных людей, которые проснулись в 2018 году и обнаружили, что правила игры изменились, а их мнением по этому поводу никто не интересовался. — Он отпил глоток уже остывшего чая, его взгляд стал жёстче. — Стать одним из Иных… для меня это было бы величайшим предательством. Как если бы хирург заразил пациента болезнью, чтобы потом его вылечить. Я предпочитаю лечить саму болезнь. Выяснять, почему оборотни нападают на людей, а не романтизировать их «дикую природу». Искать пропавших, а не списывать их на «гастрономические предпочтения» вампирской элиты. — Он произнёс это без намёка на агрессию, с холодной, почти научной прямотой.

Это высказывание снова было из серии зашифрованных. Заведомо зная об упомянутом его собеседницей обращении, Ной жёстко выводил её на ответные подробности. Что же она скажет? Что тоже не выбирала стать кровопийцей? Или нечто обратное?

Затем его взгляд снова упал на её стакан, и в его глазах вспыхнул искренний, профессиональный интерес.
— Возвращаясь к «Bio Blood»… Этот металлический привкус. Он ведь намеренный, да? — спросил он, как коллега, обсуждающий тонкости производства. — Психологический маркер, напоминающий о железе в гемоглобине. Чтобы мозг хоть как-то связал вкус с оригиналом. Без этого… что это? Безвкусная, питательная жижа? Своего рода протеиновый коктейль для… особых потребителей? — он снова использовал это слово, на этот раз с лёгкой ухмылкой, как бы извиняясь за его клишированность. — Интересно, многие ли из вашего круга, попробовав это, разочаровались и вернулись к… классической кухне? Или финансовые выгоды от лояльности бренду перевешивают гастрономические впечатления?

Он закончил вопрос и откинулся на спинку кресла, снова взяв в руки ручку, но на этот раз просто покрутив её в пальцах. Он выложил всё на стол — своё недоверие к корпорациям, свою солидарность с простыми людьми, свой цинизм по поводу искусственной еды. Оставалось только наблюдать, как она будет разыгрывать свои карты. Каждая её реакция, каждое слово теперь будут нести в себе скрытый смысл, и его ручка была готова зафиксировать его тайными, понятными лишь ему одному описаниями.

Её взгляд, пристальный и словно бы вкушающий его реакцию вместе с содержимым бокала, не заставил его отвести глаза. Ной выдержал его, оставаясь неподвижным, лишь пальцы слегка сжали дешёвую пластиковую ручку. Для него его принципы не были романтическим идеализмом — это была холодная, математическая необходимость. Система, в которой сильные пожирают слабых, нежизнеспособна. Ной считал сам себя не мечтателем, а инженером, пытающимся починить сломанный механизм общества.

Когда госпожа Сандарс заговорила о стереотипах, его рука снова совершила короткое, почти призрачное движение. Кончик ручки упёрся в рыхлую плоскость бумаги и оставил короткую запись — его код «отвод внимания». Госпожа Сандарс мастерски меняла тему, переводя разговор с корпораций на общефилософские рассуждения. Он позволил ей это сделать — пока что.

— Стереотипы, госпожа Сандарс, редко рождаются на пустом месте, — парировал Ной, его голос сохранял ровный, почти академичный тон. — Они — упрощённая, часто уродливая, но производная от статистики и человеческого опыта. Я не напишу о том, какими должны быть вампиры или оборотни согласно фольклору. Я напишу о том, каковы последствия их существования для обычного человека, который не может позволить себе охрану. О тех, чьи истории тонут в громких заявлениях о толерантности.

Ной в свою очередь не замечал, как сам уже тонет в собственных громких заявлениях. Его азартная погоня за информацией почище любого безумного бандита тащила его в омут, из которого не было спасения. Сам Ной этого не ощущал, словно в миг лишившись последнего чувства самосохранения. Впрочем, это была стандартная для него ситуация.

Но всё же её намёк на то, что ему стоит «погрузиться» и стать одним из них, заставил его кровь похолодеть. Это была уже не абстрактная гипотеза, а почти что предложение. Или провокация. Ной мысленно отметил про себя её фразу «стать одним из нас» — хозяйка всё чаще стирала границы, говоря с ним как с потенциальным неофитом. Его пальцы снова пошевелились, но на этот раз Ной не стал ничего записывать, лишь подумал про себя — «вербовка?».

— Личный опыт — ценный инструмент, — согласился он, нарочито медленно кладя ручку на блокнот, будто демонстрируя, что прекращает делать заметки. — Но он же — и самый опасный источник предвзятости. Хирург, переживший рак, может быть слишком эмоционален в лечении других. Я предпочитаю оставаться тем, кто держит скальпель, а не тем, на ком проводят операцию. Чтобы видеть картину целиком, а не через призму собственной боли или… жажды.

Её ответ о «Bio Blood» был уклончивым, почти дословно повторяющим корпоративные брошюры. «Принцип тот же». «Спросите у производителя». Ной мысленно поставил галочку напротив её имени в списке лояльных апологетов корпорации. Последняя фраза госпожи Сандарс была особенно пикантной.

— О, я абсолютно согласен, — его голос внезапно стал твёрдым и обезличенным, как лезвие. — Люди — главные монстры в истории человечества. Это азбука журналистики. Но именно поэтому мы, люди, и выработали законы, суды, моральные кодексы — чтобы обуздать эту свою природу. Пусть и с переменным успехом. — Он сделал паузу, давая словам осесть. — А что насчёт вашего сообщества, госпожа Сандарс? Какие механизмы сдерживания существуют у вампиров? Кто судит вампира, нарушившего ваш внутренний кодекс, если он вообще существует? Кто отвечает за оборотня, потерявшего контроль? Или главный принцип — это сила и право сильного? Просто интересуюсь, для полноты картины. Чтобы моя «бледная копия» стала чуть ярче.

Он не стал поднимать ручку. Он просто смотрел на неё, надеясь, что его взгляд был сейчас чистым, лишённым вызова, полным лишь профессионального любопытства. Ной в своём представлении только что аккуратно вынул хозяйку дивного особняка и нескольких галерей из элегантной рамки светской беседы и поместил прямо в центр жёсткого перекрёстного допроса. И сделал это с вежливой улыбкой. Ной гордился собой.

— Кстати, а что насчёт вашего «Обращения»? Так вы назвали это событие. Было оно приятно для вас? Добровольно?

Её смех, тихий и шелковистый, словно скользнул по его коже, оставляя за собой мурашки. Её слова о законах Равновесия и конвенте власти его мозг, привыкший к расшифровке бюрократического новояза, тут же перевёл: «есть внутренняя полиция, и она безнаказанна».

Когда она поднялась и начала свой обход, каждый его нерв напрягся до предела. Это был не допрос больше. Это была демонстрация силы. Подача. Её движение, аромат лаванды и сандала, внезапно открывшийся взгляду изгиб — всё это было тщательно выверенным оружием, призванным сломать его концентрацию, перевести игру в поле, где он был слаб. И это работало. Сердце забилось чаще, живот сжался холодным комом. Страх. Чистый, животный, первобытный страх существа, загнанного в угол хищником.

Её дыхание сзади, близко к шее, заставило его застыть. Каждая клетка тела кричала об опасности. Он не дышал, застыв в кресле, как кролик перед удавом. Его разум, обычно ясный и аналитичный, на секунду помутился, захлёстываемый адреналином. «Рыцари Ночи». «Приходят». В его воображении тут же всплыли образы из рассекреченных дел: тела, высушенные до состояния пергамента; исчезновения без следа, необъяснимые самовоспламенения.

И тогда госпожа Сандарс встала перед ним, зажав его в кресле. Её неестественный блеск в глазах, тёплое дыхание на коже — это было уже не вербальной игрой. Это был физический контакт. Угроза. Язык тела, понятный на уровне инстинктов.

И да, он испугался. По-настоящему. Впервые за долгие годы он почувствовал себя не охотником, а добычей.

Но именно этот страх, острый и обжигающий, стал катализатором. Он не парализовал его. Он заострил его.

Внешне Ной остался почти неподвижен, только его глаза, широко открытые, не отрываясь, смотрели на неё, фиксируя каждую деталь: расширенные зрачки, игра света на её коже, микроскопическое движение гортани. Журналист внутри него, пересиливая животный ужас, включал запись.

Вопрос госпожи Сандарс о его правде прозвучал как последний, смертельный укол. И именно он вернул Ною дар речи. Голос, который прозвучал в ответ, был тихим, немного сдавленным от напряжения, но на удивление твёрдым. В нём не было и тени паники, лишь холодная, отточенная сталь.

— Вся моя правда, госпожа Сандарс, — он произнёс это слово с лёгким ударением, — Построена на одном-единственном принципе. Он не имеет отношения к виду или происхождению. Только к действиям. — он медленно, чтобы не спровоцировать резкого движения, поднял правую руку и тыльной стороной ладони аккуратно, но настойчиво попытался отвести её руку от подлокотника кресла, разрывая физический контакт.

— Вы говорите о честности наказания. И вы абсолютно правы, система правосудия людей несовершенна. Но её главное достоинство — она публична. Ошибки становятся достоянием общественности. За них снимают с должностей, их разбирают в прессе, — он сделал глубокий вдох, в его глазах загорелся тот самый огонь, который называли идеализмом, но который был для него просто единственно возможным способом существования. — А что насчёт вашего Конвента? Кто пишет репортажи об их ошибках? Кто проверяет Рыцарей Ночи? Кто даёт слово тем, кого они… забрали?

Он не отводил взгляда, хотя каждое его слово могло стать последним в его человеческой жизни.

— Вы спрашиваете, как долго я верил бы в свою правду, став одним из вас. Думаю, ровно до тех пор, пока не увидел бы первое незаслуженное наказание, вынесенное вашим тайным судом. А потом… — он едва заметно улыбнулся, и в этой улыбке не было ни страха, ни надменности, лишь чистая, непоколебимая уверенность. — ...Я бы начал копать. Искать доказательства. И писать материал. Потому что это моя природа. И никакое «обращение» её не изменит.

Её смех, внезапно обнажившиеся клыки — это был уже не намёк, а театральный жест хищницы, показывающей когти кролику. И хотя каждая клеточка подсознания вопила об опасности, разум Ноя, закалённый годами встреч с самыми отпетыми типажами Валенштайна, начал работать с удвоенной скоростью. Страх никуда не делся, он висел холодным грузом в животе, но был взят под жёсткий контроль и преобразован в топливо для анализа.

Её льстивые слова о восхищении его принципами Ной снова пропустил мимо ушей. Лесть — такой же инструмент манипуляции, как и угроза. Но когда госпожа Сандарс начала рассказ, Ной замер. Его репортёрское нутро, всегда голодное до деталей, до человеческих драм, затмило на мгновение даже животный ужас.

Ной не прерывал, он слушал, его взгляд, чуть прищуренный, замер на её лице, вылавливая малейшие оттенки в голосе, дрожание губ, тень боли во взгляде, когда она говорила об отчиме. Его собственная, выстраданная ненависть к несправедливости отозвалась глухим эхом внутри. История была ужасной. Знакомой. Классической историей целой семьи жертв, перемолотых системой.

Его пальцы, лежавшие на блокноте, оставались неподвижными. Делать заметки сейчас значило бы оборвать хрупкую нить её откровенности. Репортёр просто впитывал, превращаясь в живой диктофон, в безоценочное зеркало.

Но чем дальше она говорила, тем громче в его голове звучал тревожный звонок. Детали складывались в слишком уж идеальную картину несчастной жертвы обстоятельств. Сбежавший парень, случайный фотограф, внезапный талант, «джентльмен», который оказался маньяком… Это был готовый сценарий для мелодрамы. Слишком гладкий, слишком клишированный.

И главное — это не объясняло главного: как мисс Сандарс, сбежавшая стриптизёрша без гроша в кармане, оказалась здесь, в этом дворце, владелицей галерей и частью вампирской элиты? Где провал в повествовании? Где тот мост, что перекинул её из мира жертв в мир хищников?

Когда она задала свой вопрос, повисший в воздухе с леденящей душу недосказанностью, Ной почти не дрогнул. Он выдержал паузу, его взгляд из сочувствующего постепенно становился всё более проницательным, твёрдым. Журналист возвращался в игру.

— Это ужасающая история, госпожа Сандарс, — произнёс он наконец, и его голос звучал тихо, но без тени подобострастия. В нём была лишь констатация факта. — И я искренне сочувствую той девочке, которой пришлось через всё это пройти, — он сделал небольшую паузу, давая словам осесть.

Потом Ной медленно, почти небрежно, взял свою ручку. Но он не стал открывать блокнот. Он просто начал вертеть её в пальцах, его взгляд не отрывался от лица хозяйкий.

— Но вы правы. Мы отошли от сути. А суть, если я правильно понимаю, в том, как вы из этой девочки… — он мягко указал ручкой в её сторону, — ...превратились в ту, кто сидит передо мной сейчас. Известную галеристку. Силу. — Его голос приобрёл лёгкий, стальной оттенок. — Вы рассказали мне о падении. Но опустили самую интересную часть. О взлёте.

Он наклонился вперёд, его локти упёрлись в колени. Его поза была неагрессивной, но сфокусированной.

— Этот мужчина, тот, что не довёз до заправки. Что случилось потом? — он мягко нажал на слово «потом». — Вы выжили. Сбежали? Или… — он позволил паузе повиснуть в воздухе, насыщенной теми же намёками, что и её собственные. — С вами что-то произошло? То самое «обращение», о котором вы упомянули ранее? Это и есть та потерянная деталь? Трагедия, открывшая двери в новый мир?

Его вопросы звучали не как обвинение, а как искренняя, профессиональная заинтересованность. Он словно помогал ей выстроить повествование в собственной биографии, найти самую важную главу. Но в его глазах читался безжалостный аналитический голод. Полностью не отдавая себе отчёт в том, что скорее всего отсюда не выйдет, Ной давал понять собеседнице: история жертвы его трогает, но его долг — докопаться до всей правды. До той части, где жертва сама становится чем-то иным.

Фраза «Вы не слушаете меня» отозвалась в нём глухим ударом. Она была права, но не в том смысле, в котором думала. Ной не слушал слова — он слушал подачу. Нервная попытка отмести его вопросы о «взлёте» и перевести разговор обратно в русло страданий лишь подтверждала догадки репортёрского чутья: здесь и сейчас — слабое место. Тот самый шов, где правда прошлого сшита с вымыслом настоящего.

Его собственное лицо оставалось каменной маской. Когда мисс Сандарс сказала о его «пренебрежении», он не стал оправдываться. Да, он видел в ней угрозу. Потому что любая система, существующая в тени и обладающая абсолютной властью над жизнью и смертью, по определению враждебна тому порядку, за который он борется. Неважно, кем она была «до».

Но последние слова хозяйки особняка, вырванные почти что криком, наконец высекли искру. «…помог раскрыть мои таланты, дал возможность стать той, кем я являюсь сейчас».

Вот он. Мост.

Ной медленно поднял руку и, не отрывая от неё взгляда, намеренно громко щёлкнул своей дешёвой пластиковой ручкой. Звук был резким, почти оскорбительным в этой наполненной шёпотом и тиканьем часов гостиной. Он не стал ничего записывать. Это был жест, призванный вернуть её в настоящее, в эту комнату, где идёт профессиональная дуэль, а не исповедь.

— Жалость — дешёвая валюта, госпожа Сандарс. Я ею скорее не пользуюсь, — его голос прозвучал плоско и безразлично, как скрип несмазанной двери. — Я работаю с фактами. А факт в том, что вы перешли из категории жертвы в категорию охотника. Меня интересует механика этого перехода. Вся механика, а не только пошлое обращение смертного в кровопийцу.

Он откинулся на спинку кресла, вновь принимая позу наблюдателя, и скрестил ноги. Его глаза, холодные и анализирующие, изучали её с новым вниманием.

— Вы говорите, он «подарил шанс». «Раскрыл таланты», — он повторил её слова, выдерживая паузу после каждого, будто пробуя их на вкус. — Это очень абстрактные понятия для мира, который, как вы сами только что продемонстрировали, работает по весьма конкретным и жёстким законам. Ваш «спаситель»… он был вампиром? — вопрос прозвучал прямо, без обиняков. — Он обратил вас? Это и была цена за «шанс»? Превращение в нечто иное?

Он не дал ей ответить, тут же задавая следующий вопрос, наращивая темп, пытаясь прорвать её оборону.

— Или, может быть, цена была другой? — его голос приобрёл лёгкий, язвительный оттенок. — Вы сменили покровителя? От того, кто использовал вас в стриптиз-баре, в тёмном переулке, на трассе, перешли к тому, кто использует вас в свете софитов и галерей? Просто масштаб другой. И инструменты.

Нарочное передёргивание и обесценивание, чтобы вывести на новые эмоции.

Ной резко поднялся из кресла. Это было рискованно, но он не мог больше сидеть. Ему нужно было пространство, чтобы дышать, чтобы думать, чтобы вернуть себе хоть какую-то иллюзию контроля.

— Вы спрашиваете, нравится ли мне то, что я вижу? — он коротко, без юмора, усмехнулся, оглядывая роскошную гостиную. — Я вижу роскошную клетку. И самую опасную тюрьму — ту, где заключённый сам не хочет выходить на свободу, потому что ему внушили, что решётки — это и есть небо. Вы сменили один вид зависимости на другой, госпожа Сандарс. И пытаетесь выдать это за освобождение.

Он сделал шаг к камину, к мерцающему виртуальному пламени, и повернулся к ней лицом.

— Так кто он, ваш спаситель? И какую именно службу вы ему несёте сейчас, в обмен на этот дворец и ваше место в иерархии? Вот это и есть настоящая история. Вся остальная — лишь прелюдия.

Мир перевернулся. Один момент он стоял, пытаясь сохранить хоть какую-то дистанцию и контроль, а в следующий — её стальные пальцы сомкнулись на его шее, и пол ушёл из-под ног. Физический шок от полного бессилия, от этой унизительной, животной демонстрации превосходства, на секунду выжег все мысли. Воздух перехватило. Паника, острая и слепая, рванулась в горло.

Но длилось это лишь мгновение. Годы тренировки психики, столкновений с насилием и смертельными угрозами, сработали как щит. Его разум, отсекая животный ужас, отчаянно искал опору в анализе. Её сила была нечеловеческой, её скорость — неестественной. Это был не трюк, это была данность, факт, который он теперь познал на собственной шкуре.

Когда она подняла его в воздух одной рукой, заставляя смотреть в эти холодные, сверкающие глаза, Ной не зажмурился. Его собственный взгляд, полный ненависти и ярости, встретил её взгляд. В нём не было страха, а было неприятие. Абсолютное, тотальное неприятие её правды, её власти, её самой.

Слова госпожи Сандарс об иллюзии свободы прозвучали для него не как откровение, а как кощунство. Для Ноя это была философия раба, возведшая свои цепи в абсолют.

И когда хозяйка отпустила его, и он, едва удерживаясь на ногах, с трудом глотнул воздух, видя для себя в её глазах не триумф. В них была для него лишь ледяная уверенность палача, знающего, что казнь — лишь вопрос времени.

Однако Ной не стал бежать, не стал умолять. Его тело болело, на шее горели следы её пальцев, но он выпрямился. Дрожащей, но решительной рукой он потянулся к внутреннему карману пиджака. Не за оружием — оружие было бесполезно. Он достал свой блокнот и ту самую, дешёвую пластиковую ручку.

Щелчок был оглушительно громким в звенящей тишине.

— Десять, — его голос прозвучал хрипло, но чётко. Он посмотрел на неё, и в его взгляде не осталось ничего, кроме ледяной, репортёрской ярости. — Девять. — Он не сводил с неё глаз, его рука быстро, почти автоматически, выводила в блокноте короткие слова, почти шифр. Координаты. Её имя. Название корпорации и её продукта, «Bio Blood».

— Восемь. — Он оторвал верхний лист, грубо, но мелко свернул его, почти смял, и засунул за пазуху, под рубашку, в тайный карман между слоёв планки. Это была его единственная копия. Его завещание.

— Семь. — Он сделал шаг вперёд, к ней, а не к выходу. Его улыбка была оскалом, полным презрения.

— Вы ошибаетесь, госпожа Сандарс, — прошипел он. — Свобода — это не отсутствие цепей. Это право выбирать, за что умереть. Вы предлагаете мне жизнь в обмен на молчание. На согласие с вашей правдой.

— Шесть. — Он швырнул блокнот ей в ноги. Символический жест.

— А я выбираю — мою. Мою правду. Правду о вас. О вашем «спасителе». О вашей коррумпированной, прогнившей системе, которая прячется за ширмой изящных манер и философских банальностей.

— Пять. — Он выпрямился во весь рост, глядя на её обнажённые клыки без тени страха.

— И знайте… — его голос внезапно стал тихим, почти интимным, но от этого лишь более страшным. — ...что бы вы сейчас со мной ни сделали… эта правда уже ушла. Она не в блокноте. Она во мне. И вырвать её вы можете, только вырвав моё сердце. Но оно уже не ваше. Оно принадлежит истории. И она вас не оправдает.

Он замолчал, готовясь к удару. Он проиграл эту дуэль как физическое существо. Но как журналист, как голос — он только что одержал свою величайшую победу.