Она очнулась и первое, что он услышал, был шелест ее дыхания. Неровный, слишком быстрый, будто легкие еще не понимали, зачем им воздух. Энжел поднял взгляд от огня в камине и посмотрел на женщину, лежавшую на кровати напротив. Свет мягко скользил по ее лицу, по коже, на которой больше не было ни следа боли, ни капли крови. Только бледность — чистая, безупречная, как лунный свет на снегу.

Он не шевелился. Просто наблюдал.

Её ресницы дрогнули и глаза распахнулись растерянно, с недоверием. Она лежала молча несколько секунд, пока воспоминания, тяжелые и рваные, постепенно возвращались к ней. И когда все до единого они озарили её, они встретились взглядом.

Энжел не ответил сразу. Он редко говорил. Слова для него всегда были чем-то лишним — ненужным шумом среди того, что можно понять без звука. Он поднялся из кресла и шагнул ближе, оставаясь в полумраке.

Она инстинктивно отпрянула, прижимаясь к спинке кровати, как к последней границе между собой и неизвестным. Её глаза метались по комнате — роскошь, тяжелые портьеры, пламя свечей, мягкие ткани, неизвестный мужчина — все это казалось ей чужим, таинственным.

— Ты в безопасности, — произнёс Себастьян тихо. Слова прозвучали просто, очень по-человечески. Голос его звучал размеренно, успокаивающе.

Энжел подошел ближе. Его лицо вышло из тени, чтобы она смогла рассмотреть его: черты без возраста, взгляд — темный, глубокий, как бездна, в которой тонет свет. От него веяло холодом, но не тем, что пугает, а тем, что притягивает — как зимнее утро после долгой ночи.

— Меня зовут Энджел, — продолжил он так же мягко. — Я нашел тебя на дороге. Ты была при смерти.

Он на мгновение отвел взгляд, поправил рукава рубашки.

— И я не мог позволить тебе умереть. Я обратил тебя.

Он смотрел на нее внимательно, пытался уловить новое чувство, новую сущность, что уже должна была дать о себе знать — тонкая искра, тревожная и голодная. Она, возможно, еще не понимала, но её тело уже знало. Что-то изменилось. Её сердце больше не билось, но она все еще была жива.

Энжел стоял неподвижно, позволяя ей привыкнуть к новой тишине, которая теперь принадлежала и ей. Как и свобода. Он знал этот миг — хрупкий, зыбкий, когда человеческое в существе умирает, а зверь только начинает дышать. Он смутно помнил собственное пробуждение, но навсегда сохранил тот момент, когда жажда переплетается с голодом, когда все остальное оказывается абсолютно бренным, ничтожным. И он пытался уловить во взгляде той, кого обратил, эти опасные нотки.

Огонь в камине треснул, разбив тишину. Вампира сделал еще шаг и присел на край кровати, улыбаясь уверенно.

— Ты должна была уже почувствовать изменения, — он понизил голос до бархатного шепота. —Теперь тебе нужно лишь время, чтобы освоиться. Свет, звуки, запахи, ощущения… ты научишься жить заново. Как твое имя?

Его голос звучал ровно, мягко, но за этой мягкостью скрывался привычный холод. Себастьян никогда и ничего не делал просто так. Он оставит её подле себя, она станет ему нужной. Еще и глаз будет радовать с такой то красотой.

Энжел повернулся к окну, ночь отразилась в стекле. Луна светила ровно и безжалостно. И бледность её свечения ни шла ни в какое сравнение с бледностью и красотой той, что лежала напротив окна.

Она закричала и этот звук разрезал тишину, как лезвие. В нем было все — страх, отчаяние, боль, непонимание. Он слышал подобные звуки раньше, сотни раз, но каждый раз они отзывались внутри одинаково, будто напоминанием о том, кем он сам когда-то был. Напоминание о неизбежном.

Энжел сидел неподвижно, словно тень, и лишь наблюдал, как девушка бьется в объятиях новой природы. Его лицо оставалось спокойным, но пальцы, лежащие на подлокотнике кресла, медленно сжались. От удовольствия. Она была прекрасна. Она — его творение. И все же пока он не до конца чувствовал себя хозяином ситуации. Необходимость вернуть контроль ощущалась покалыванием в пальцах. Себастьян умел быть терпеливым, не долго, но умел.

— Не бойся, — произнес он наконец, и голос его прозвучал низко, бархатно, без привычного холода. Он словно пытался ее убаюкать им, наблюдая за тем, как предположения и страхи мечутся в ее голове. — Ты умерла, да. Но разве ты не чувствуешь себя живее, чем прежде?

Энжел не двинулся с места, когда она бросилась к двери. Он все еще сидел неподвижный, как статуя, и наблюдал, как девичьи пальцы судорожно теребят ручку, как плечи дрожат от отчаяния, как по лицу скользит выражение первобытного ужаса. Все это было предсказуемым.

Щелчок ручки. Закрыто. Но она снова и снова дергает дверь, будто сила и настойчивость могут что-либо изменить. Он смотрит молча, с легким, почти печальным спокойствием.

— Не стоит, — улыбается он наконец. — Ты все равно не сможешь уйти от меня.

Он не добавляет сразу все детали, информация должна поступать постепенно. Ей еще предстоит узнать, что они теперь повязаны сильнее, чем можно себе представить.

Энжел медленно поднимается с кресла и делает шаг вперед, осторожно, словно подходит к дикому зверю, которого не хочет спугнуть. Девушка упирается спиной в дверь, пальцами судорожно сжимая свою голову. Он подходит еще чуть ближе — на расстояние, где можно почувствовать легкий холод, исходящий от его кожи. И спокойствие, исходящее от его взгляда и доброй улыбки.

— Ты привыкнешь к этим ощущениям… это не болезнь и не безумие. Это твоя новая сущность, — он произносит это спокойно, как человек, давно принявший ту правду, от которой другие бегут. Как вампир, познавший все прелести вечной жизни. Пусть взгляд его и выдает усталость, ту бездонную, вековую, что прячется в глазах тех, кто слишком долго живет на этом свете, даже она ему уже привычна и мила. И ей тоже станет. 

Она стоит, тяжело дыша. Вены на шее едва заметно пульсируют — новая кровь, чужая, чуждая, пробуждается в ней. Ее тело еще не понимает, кем стало. И все же Энжел замечает как внутри уже разгорается огонь. Тот самый, что обжигает изнутри, когда впервые приходит жажда. Он ощущает это, медленно подступая к ней.

- Я дал тебе то, что у тебя пытались забрать — твою жизнь.

Он на мгновение замолкает, а потом добавляет, тихо, без пафоса, словно ставя последнюю точку в разговоре, от которого не было возврата:

— Ты теперь вампир.

Слова звучат просто, без торжества, без ужаса. Но в них есть нечто большее — искренность, ее новая судьба и основа их отношений, которую Джерри еще предстоит осмыслить и прочувствовать. Энжел наблюдает за ней, не пытаясь приблизиться больше. Он знает, что этот миг должен пройти без него. Так же, как когда-то прошел и его собственный.