Джулс Гаррет прогуливался по кампусу Исторического университета Валенштайна с уверенной походкой человека, который знает все тайные тропы этого места. В одной руке он держал чашку горячего какао с маршмеллоу, в другой — капучино без сахара для себя. Идеальное сочетание горечи и нежности, как он любил говорить.

Утро выдалось на удивление продуктивным. Сначала он заскочил в редакцию университетской газеты, где главред снова напомнил о сроках сдачи материалов, потом — в кофейню "У Марты", где местный бариста, парень с нелепой бородкой и татуировками на костяшках пальцев, между делом поделился ценной информацией. "Та рыжая девчонка из исторического? Всегда берёт какао с маршмеллоу. И никогда — кофе". Джулс усмехнулся тогда, бросив на стойку лишнюю купюру — маленькие детали всегда были его козырем в работе с людьми.

Лоррейн Эллингтон — имя, которое за последние дни звучало в кампусе чаще обычного. Слухи о кровавой свадьбе в Смоуке разнеслись с быстротой торнадо, обрастая новыми подробностями с каждым пересказом. Джулс не был падок на сплетни, но профессиональное чутьё подсказывало: за этой историей скрывается нечто большее, чем просто трагический инцидент. А ещё он знал, что настоящие истории живут не в фактах, а в эмоциях тех, кто их пережил.

Заметив Лоррейн на одной из лавочек у библиотеки, Джулс замедлил шаги и остановился, как будто обдумывая что-то важное. Она сидела, уткнувшись в книгу, словно пытаясь спрятаться от мира за страницами. Это было знакомо — он и сам иногда использовал книги как щит от реальности.

Подойдя к Лоррейн так непринуждённо, как будто они были старыми друзьями, Джулс начал:

— Привет! Слышал где-то, что какао может согреть даже самые прохладные дни... а ещё говорят, оно помогает завязывать непредсказуемые разговоры. — Он протянул ей чашку так естественно, как будто это была их старая традиция.

Он сел рядом на лавочку с лёгкостью человека, привыкшего чувствовать себя комфортно в любой ситуации. Его манера была расслабленной и чуть-чуть дерзкой; в этом было что-то от старого приятеля, который знает, как подойти к любой теме без лишних церемоний.

— Надеюсь, не против компании? Иногда хороший разговор бывает таким же сладким... как эти маршмеллоу на твоём какао, — добавил он с лёгким намёком на шутку в голосе, делая глоток своего капучино.

Джулиан бросил взгляд на Лоррейн так внимательно и проницательно, словно пытался разгадать её настроение или заметить малейшие изменения в выражении лица. Он знал: чтобы создать доверительную атмосферу, нужно сначала завоевать симпатию собеседника.

— Меня зовут Джулс, — продолжил он после короткой паузы, — просто Джулс. Не смотри так удивлённо. Я просто подумал, что если уж нарушать чьё-то личное пространство, то хотя бы с горячим напитком в руках.

Теперь настала очередь Лоррейн решать: принять ли предложенный разговор или оставить свои мысли при себе... Но одно было ясно: этот день обещал быть интересным для обоих участников неожиданной встречи.

Джулс машинально покрутил кольцо на пальце, наблюдая за Лоррейн. Её рыжие волосы в солнечном свете... Чёрт, он поймал себя на том, что пялится слишком откровенно. Профессиональная привычка или что-то ещё? Хрен разберёшь.

— Не похож? В смысле на... Хм... Иного? — он фыркнул, делая глоток капучино. Обжёг язык. Блядь. — Да, я всего лишь обычный человек. Никакой телепатии.

Студенты неподалёку громко заржали над какой-то шуткой. Джулс поморщился — звук резанул по ушам, сбил настрой.

— Хотя... — он придвинулся ближе, голос стал тише, — хочешь, прочту твои мысли прямо сейчас? Ты думаешь: «Что за хрен с горы ко мне подкатил? Опять будет расспрашивать про свадьбу? Чёртов журналист?»

Улыбка вышла самодовольной, но он не смог удержаться. Старые привычки из покерных турниров — блефуй так, будто знаешь все карты противника.

— Ну что, угадал?

Лицо Лоррейн изменилось, и Джулс тут же поднял руки в примирительном жесте. Плохо. Слишком в лоб. Рэй бы уже отвесила подзатыльник за такое.

— Самое паршивое, что ты будешь недалека от истины. Я действительно пишу для университетской газеты, — он перевёл взгляд на книгу в её руках. — «Веер леди Виндермир»? Серьёзно?

Что-то щёлкнуло внутри — как когда находишь редкую пластинку в стопке барахла на блошином рынке.

— Вейнрайт... — имя прозвучало почти благоговейно. — Знаешь, что он говорил о таких, как я? «Журналистика — это неразборчивое сообщение неточной информации неграмотным людям». Или что-то вроде того. Память не резиновая.

Джулс отхлебнул капучино. В голове мелькнуло — интересно, она читает его для учёбы или по собственному желанию? Большинство студентов знают Вейнрайта только потому, что его впихивают в программу.

Ветер усилился, принося запах опавшей листвы и дождя. Красный шарф Лоррейн трепетал, как сигнальный флаг. Джулс поймал себя на желании протянуть руку и поправить его.

— Насчёт какао — я узнал у баристы, если это важно, — он подмигнул. — Настоящий сталкер, правда? Спросил у парня с дурацкой бородкой, что обычно пьёт рыжая девчонка с исторического. «Всегда какао с маршмеллоу, и никогда кофе», — процитировал он баристу, неожиданно точно копируя его манерную интонацию.

Джулс оглядел кампус, будто только сейчас заметил, что они не одни. Группа первокурсников с огромными папками наперевес пронеслась мимо, чуть не сбив его с ног. Он выругался под нос.

— Но знаешь что? К Дагону всё это. Не собираюсь я мучить девушку, читающую на перерыве моего любимого автора. Хотя... — он замялся, — вообще-то собирался. Но теперь передумал.

Он смотрел на неё дольше, чем позволяли приличия. В её глазах была та особая тяжесть, которую не спрячешь ни за какими улыбками. Такую он видел у Дока после особенно паршивых ночей, когда приходилось латать кого-то из Воронов. Взгляд человека, который увидел то, что не должен был видеть.

— Лоррейн Эллингтон, — произнёс он, и её имя само собой скатилось с языка, будто он произносил его уже много раз. — Я знаю, кто ты. И знаю, что ты, вероятно, устала от внимания и вопросов.

Он почесал шрам на брови — нервная привычка, от которой никак не мог избавиться.

— Поэтому предлагаю сделку: давай поговорим о Вейнрайте вместо... всего остального? — Джулс усмехнулся, в глазах мелькнул озорной огонёк. — Я, кстати, считаю, что «Искусство вечности» несправедливо игнорируется академическими кругами. Слишком откровенно для их чопорных умов, — добавил он с вызовом, проверяя её реакцию.

Ему вдруг стало по-настоящему интересно — знает ли она о запрещённом произведении Вейнрайта? И если да — что думает о нём? А ещё — как она выглядит, когда действительно улыбается?

Джулс смотрел на книгу в своих руках, ощущая её вес как метафору всего этого разговора — слишком тяжелого, слишком неуклюжего. Он чувствовал, как ситуация выскальзывает из-под контроля, как песок сквозь пальцы. Блядь. Всё пошло не так с самого начала.

— Справедливо, — произнес он, когда Лоррейн поднялась, готовая уйти. — Хотя насчет выгодной сделки... я всё-таки принес тебе какао. И заметь, ничего не спрашивал про события.

Он встал следом, не делая попыток её удержать, но и не отступая.

— Но я понимаю. Жалеть себя и противостоять всему миру — намного удобнее.

Джулс осёкся, заметив, как изменилось лицо Лоррейн. Слишком далеко. Он всегда знал, где находится грань между провокацией и жестокостью, но сейчас почему-то переступил её. Может, потому что эта рыжеволосая девушка с тяжелым взглядом чем-то напомнила ему Рэй в её худшие дни?

— Проблема в том, — продолжил он тише, глядя не на Лоррейн, а куда-то мимо, — что это не поможет унять боль.

Осенний ветер усилился, подхватывая опавшие листья с дорожки. Один из них — ярко-красный, как шарф Лоррейн — прилип к его ботинку. Джулс наклонился, поднял его и протянул девушке вместе с книгой, как странное подношение.

— Конечно, я никогда не смогу понять всё это по-настоящему. Я там не был. Не испытал всю ту херню... — он говорил отрывисто, словно каждое слово давалось с трудом. — Но знаешь, красавица, я тоже повидал в своей жизни немало дерьма. Да и в лицо смерти смотреть доводилось.

Он провел рукой по шраму на брови — старая привычка, проявлявшаяся в моменты, когда воспоминания становились слишком яркими.

— И я тебе скажу, позиция "один против всего мира" нихуя не помогает.

Джулс замолчал, внезапно осознав, что говорит слишком много и не о том. Это была не та история, которую он планировал получить. И не та, которую собирался рассказывать.

— В любом случае, извини, если обидел, — он протянул ей стаканчик с какао, который она оставила на скамейке. — И пожалуйста, возьми напиток. Всё-таки жалко выбрасывать.

Он попытался улыбнуться, но вышло криво и неубедительно. Внезапно ему захотелось, чтобы этот разговор закончился не так — не очередным неловким прощанием, а чем-то более... настоящим. Чем-то, что имело бы смысл для них обоих.

— И знаешь... насчет Вейнрайта... — он помедлил, взвешивая слова, — ты, пожалуй, права. Пишет мудак хорошо и красиво... да только... — Джулс оборвал себя на полуслове, махнув рукой. — Впрочем, не важно.

— Обвиняю? — Джулс недоуменно выгнул бровь, на секунду даже забыв о стаканчике в руке. — Я не... Блядь. Ладно, я действительно прозвучал как мудак. Стандартный набор Джулса Гарретта: сначала язвить, потом думать.

Он потер шрам на брови — привычка, выдающая его нервозность. Вокруг них уже собирались зеваки, и осенний ветер доносил обрывки шепотков и смешков. Джулс почувствовал, как внутри поднимается знакомое раздражение.

— Я не утверждал, что понимаю твою боль, — его голос стал тише, интимнее. — Наоборот — признал, что никогда по-настоящему не пойму. Я просто... — он запнулся, ища правильные слова, не привычные к искренности. — Знаешь, когда мне было семнадцать, я чуть не потерял человека, который значил для меня больше, чем кто либо... И я помню это ощущение... как будто земля уходит из-под ног.

Он машинально коснулся правого бока, где под футболкой скрывался тонкий шрам от ножа.

— Не как журналист, а как... просто как человек, который знает, каково это — когда всё рушится.

Краем глаза он заметил приближающуюся фигуру декана, но лишь мазнул по ней равнодушным взглядом. Ещё одна помеха. Ещё одно препятствие между настоящими людьми и настоящими разговорами.

Когда декан окликнул их, Джулс даже не повернул головы, продолжая смотреть на Лоррейн.

— Знаешь, в чём ирония? — произнёс он, словно продолжая прерванный разговор. — Ты спрашивала, почему люди превращают трагедию в шоу. Смотри, — он кивнул на собравшуюся вокруг толпу. — Вот они — зрители. Наблюдают безопасно, с расстояния. Трагедия для них — это способ почувствовать что-то настоящее, не рискуя собой.

Он сделал глоток остывшего капучино.

— Вейнрайт писал об этом в "Искусстве вечности" — о парадоксе человеческой природы. Мы жаждем острых ощущений, но боимся их последствий. Мы завидуем вампирам не потому, что они чувствуют больше, а потому что могут позволить себе саморазрушение без настоящего разрушения. Я пробовал... Думал, это свобода. А оказалось...

Он посмотрел на окруживших их студентов, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость.

— Люди всегда тянулись к чудесному, но при этом боялись его. Искали магию в книгах, фильмах, историях — везде, где можно переживать без риска. А когда настоящее чудесное вышло из тени... — он щелкнул пальцами, — оказалось, что проще ненавидеть непонятное, чем попытаться его понять. Проще устроить очередное шоу, чем признать, что мир сложнее, чем казалось.

Джулс наконец повернулся к декану:

— Простите, профессор. Мы с мисс Эллингтон увлеклись философским диспутом о природе человеческого восприятия. Вейнрайт, знаете ли, — он протянул книгу Лоррейн, на мгновение задержав на ней взгляд, — провоцирует на такие разговоры. Впрочем, если вы считаете, что нам следует продолжить этот разговор в вашем кабинете — мы с удовольствием.

В его тоне не было ни капли раскаяния, только спокойная уверенность человека, который давно привык к последствиям своих действий.

Отредактировано Джулиан Гаррет (17.06.2025 08:52)

Джулс откинулся на твердую спинку скамейки, чувствуя себя как шестёрка в покерной партии, где все остальные держат тузы. Приглушенные крики из-за двери декана звучали почти как музыка — резкая, дисгармоничная, но, блядь, хотя бы не их с Лоррейн сейчас там распинают.

— Вампиры не могут себе позволить... — он фыркнул, когда она заговорила о кровососах, и крутанул кольцо на пальце так резко, что чуть не содрал кожу. — Я в них разбираюсь примерно как в квантовой физике. То есть нихуя.

Секретарша за столом бросила на них взгляд, который мог бы заморозить адское пламя. Джулс показал ей свою самую очаровательную улыбку и наклонился к Лоррейн, понизив голос:

— Просто... у Вейнрайта это звучит как... — он запнулся, подыскивая сравнение, — как рёв мотоцикла на пустом шоссе в три часа ночи. Знаешь, когда кажется, что ты единственное живое существо во всей вселенной.

Шрам на брови внезапно зачесался, и Джулс раздраженно потер его.

— Я думал, что нашел ту же свободу, что и его грёбаные герои. Отсутствие границ, все дела, — он резко выпрямился, будто кто-то ткнул его в спину. — Но знаешь, что я нашел? Дерьмо. Обычное человеческое дерьмо.

Его голос стал жестче, в глазах мелькнуло что-то темное.

— Все мы ошибаемся, правда? — а затем, без перехода, почти нежно: — У тебя волосы на солнце как жидкая медь. Красиво.

Он моргнул, словно сам удивился своим словам. За стеной что-то с грохотом упало, и Джулс вздрогнул, возвращаясь к реальности.

— Странный? — он подхватил её слова, как карточный шулер подхватывает выпавший туз. — А может, просто чертовски честный? Правда думаешь, что найдется хоть один человек, слышавший о той бойне, который не хотел бы что-нибудь спросить? Не представлял, каково это — стоять по колено в крови и выжить?

Джулс замолчал, ошеломленный собственной жестокостью. Что-то в этой девушке выкручивало его наизнанку, заставляло говорить вещи, которые он обычно держал при себе.

— Прости, — слово вырвалось неожиданно, почти болезненно. — Я... блядь. Я такой придурок.

Он запустил руку в волосы, взъерошивая их в полном беспорядке.

— Но ты права, я странный, — он понизил голос до шепота, как будто делился чем-то постыдным. — Точнее, бестактный мудак. Издержки профессии и... дерьмового детства, наверное.

Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь жалюзи, резали глаза. Джулс прищурился, наблюдая, как пылинки танцуют в воздухе — маленькие светящиеся точки, как звезды в миниатюрной вселенной.

— И кстати, — он повернулся к ней так резко, что чуть не свернул шею, в глазах вспыхнула злость, — я ведь так ничего и не спросил о Смоуке. Не задал ни единого вопроса о том, что произошло. Ты сама всё придумала, — а затем, с внезапной усталостью: — Как и все мы.

Он откинул голову назад, упираясь затылком в стену. Проклятая скамейка впивалась в спину, как совесть — в душу.

— Знаешь, что сказал бы Вейнрайт? — Джулс прикрыл глаза. — «Люди верят в то, во что хотят верить. Особенно когда речь идет о мотивах других людей».

Он сам не знал, придумал ли эту цитату сейчас или где-то вычитал. Иногда грань между вымыслом и реальностью становилась такой же размытой, как линия горизонта в предрассветном тумане.

— Иногда просто хочется... — он открыл глаза, взгляд стал неожиданно ясным и уязвимым, — поговорить с кем-то, кто видел настоящую тьму. Не книжную. Не ту, что можно закрыть обложкой. Настоящую, которая... — он сглотнул, — которая смотрит на тебя из зеркала каждое утро.

Он замолчал и отвернулся, пораженный собственной откровенностью. Джулс не был уверен, что именно в этой рыжеволосой девушке заставляло его срывать бинты со старых ран. Может, то, как она держалась — словно балансируя на краю пропасти, но отказываясь падать.

Джулс усмехнулся, наблюдая, как Лоррейн листает Фанток. Стандартное цифровое бегство от неудобного разговора. Он и сам так делал — когда нечего сказать, просто притворись, что тебе интересен чей-то завтрак на экране.

— Вот, это как раз то, о чем я говорил, — он барабанил пальцами по колену, отбивая ритм песни, застрявшей в голове с утра. — Я ровным счетом ничего не говорил о своих планах. Только сказал, что журналист. Это как показать человеку черную черву, а он увидит там пику.

Секретарша что-то раздраженно печатала, клавиши стучали как маленькие молоточки по его нервам. Джулс поморщился — звук напомнил ему о бессонных ночах в редакции университетской газеты, когда он писал до рассвета, накачанный кофеином и самоуверенностью.

Он наклонился ближе к Лоррейн, понизив голос — интимно, как будто они делились секретом.

— И кстати, я не пишу ни светские, ни криминальные хроники. Я... — он запнулся, глядя на фотографии в её телефоне. Улыбки, объятия, жизнь до того, как всё рухнуло.

Что-то сжалось в груди. Он знал это ощущение — когда смотришь на снимки людей, которых больше нет. Или тех, кто есть, но уже не с тобой. Как в зеркало заглядываешь, только отражение там — прошлогоднее. Джулс машинально потрогал кольцо на пальце — серебряное, с едва заметной гравировкой на внутренней стороне. Единственная вещь, оставшаяся от матери. Она тоже когда-то смотрела на него с фотографий — такая же чужая и недостижимая, как люди на снимках Лоррейн теперь.

— Впрочем, какая разница, верно? — он отвел взгляд, провел рукой по волосам, взъерошивая их еще сильнее. — Ты все для себя решила.

Солнечный луч сквозь жалюзи упал на её рыжие волосы, и на мгновение Джулсу показалось, что они вспыхнули, как осенние листья на закате. Он моргнул, отгоняя непрошеный образ. Сейчас не время для поэтических ассоциаций.

— Знаешь, Вейнрайт говорил... — он осекся, поймав себя на очередной цитате. — А, к Дагону. Ты права, я странный. Особенно когда нервничаю.

Джулс откинулся на спинку скамьи, чувствуя, как она впивается в позвоночник. Неудобно, как и весь этот разговор. Как и вся эта ситуация. Он окинул взглядом приемную — строгие линии, приглушенные цвета, атмосфера сдержанного академизма. Даже воздух здесь казался фильтрованным, лишенным жизни.

Джулс фыркнул, поймав себя на мысли, что её улыбка — первая настоящая за всё время их разговора — неожиданно приятна. Как будто солнце выглянуло из-за туч.

— Почему журналистика? — он повторил её вопрос, выигрывая время. — Хороший вопрос. Забавно, но мне не так часто его задают.

Он откинулся на спинку скамьи, наблюдая, как секретарша с остервенением терзает клавиатуру. Интересно, что она там пишет с таким остервенением? Отчёт? Жалобу? Или может, эротический роман про декана и профессора физкультуры? Джулс усмехнулся собственным мыслям.

— Если честно... — он понизил голос, словно делясь секретом, — я всегда хотел быть писателем. С детства. Сначала просто хотел писать фэнтези. Знаешь, эти саги про приключенцев. Потом приоритеты немного сменились. Люблю истории о людях. Не картонных героях, а сложных, неоднозначных персонажах. Когда не поймешь — то ли он герой, то ли злодей? Знаешь, как в жизни.

Он провёл рукой по волосам, взъерошивая их ещё сильнее.

— Но писатель — это же не профессия, верно? Скорее лотерея. И за аренду не заплатишь. Так что журналистика — это... ну, знаешь, хлеб насущный. И заодно способ держать руку в форме, — он усмехнулся. — Хотя иногда я думаю, что выбрал факультет журналистики просто потому, что... — он запнулся, будто осознав что-то, и тряхнул головой. — А, неважно.

Джулс вдруг усмехнулся, вспомнив что-то. Его пальцы начали беззвучно перебирать аккорды на воображаемом грифе — старая привычка, проявлявшаяся, когда мысли разбегались. Он поймал на себе взгляд секретарши и тут же прекратил, сложив руки на коленях.

— И знаешь, что мне действительно нравится? Писать такую провокационную хрень, что редактор хватается за голову. Как-то раз написал статью про выставку современного искусства, где сравнил инсталляцию за полмиллиона с кучей мусора, которую дворник забыл вынести. Пуканы читателей горели неделю. Это было... весело.

Он бросил взгляд на дверь декана, за которой всё ещё продолжался разговор на повышенных тонах.

— Хотя иногда думаю, что, может, стоило выбрать музыку, — слова вырвались неожиданно для него самого. — У меня неплохо получалось. Особенно блюз. Что-то в этих тягучих, печальных нотах... — он щёлкнул пальцами, подбирая слово, — как будто говоришь с кем-то, кто действительно тебя понимает.

Джулс тряхнул головой, словно отгоняя непрошеные мысли. Солнечный луч, пробившийся сквозь жалюзи, скользнул по его лицу, заставив на мгновение прищуриться.

— Но с другой стороны, музыканты вечно в дороге, от одного бара к другому. А я... — он прикусил губу, — я, наверное, слишком привязан к своему мотоциклу и своей кровати, чтобы постоянно искать новые.

Его пальцы начали отбивать по колену ритм какой-то мелодии — сложный, с джазовыми обертонами.

— А что насчёт тебя? История — это призвание или просто способ получить диплом?

Джулс замер, слушая Лоррейн с выражением неподдельного интереса на лице. Такого, которое не нужно изображать. Её рыжие волосы, подсвеченные солнцем через жалюзи, казались почти огненными, а глаза загорелись, когда она заговорила об истории. Это было... красиво. Не то чтобы он собирался признаваться в этом.

— Аскольд Завоеватель, значит? — он наклонился чуть ближе, словно они обсуждали какой-то заговор. — Забавно, я никогда не думал об именах материков в таком ключе. А ведь каждое название — это чья-то история. Чья-то победа или... катастрофа.

Его пальцы машинально поглаживали серебряное кольцо на правой руке. Старая привычка, проявлявшаяся, когда мысли начинали блуждать.

— Знаешь, что говорил Ликорий Арканский? "Мы не столько открываем прошлое, сколько создаём его заново через призму своего понимания". Всегда думал, что историки в этом плане похожи на писателях — собирают осколки событий и складывают из них мозаику, которая имеет смысл.

Секретарша за столом что-то раздражённо печатала, но Джулс уже не обращал на неё внимания. Разговор неожиданно стал интереснее, чем он предполагал.

— Замок Аверграсса, — он покатал название на языке, словно пробуя его на вкус. — Бывал там пару раз. Школьная экскурсия, потом с девушкой... Хотя, честно говоря, архитектуру я тогда изучал в последнюю очередь.

Он криво усмехнулся, вспомнив, как они с той девчонкой — как её звали? Кира? Кара? — целовались в тёмном углу за рыцарскими доспехами, пока экскурсовод рассказывал о методах строительства в эпоху Раннего Валараса.

— Мне всегда казалось, что в тех стенах должно быть что-то... большее, чем просто камни и история, — Джулс почесал шрам на брови, глаза слегка сузились, будто он пытался разглядеть что-то вдалеке. — Знаешь это ощущение? Когда стоишь в древнем месте и кажется, что если прислушаться — услышишь эхо голосов из прошлого.

Он фыркнул и тряхнул головой, словно отгоняя нахлынувшую сентиментальность.

— Блядь, послушать меня — как будто стихи пишу. Хотя, если ты хочешь работать в музее, наверное, тебе знакомо это чувство? Или ты больше по документам и артефактам?

За дверью декана что-то с грохотом упало, и Джулс вздрогнул, на секунду выпадая из разговора. Он бросил быстрый взгляд на часы и снова повернулся к Лоррейн, в глазах мелькнуло что-то похожее на искреннее любопытство.

Джулс смотрел на Лоррейн с каким-то новым выражением — не то чтобы виноватым, но уже не таким самоуверенным, как раньше. Он машинально крутил кольцо на пальце, пока они шли по коридору, отдаляясь от кабинета декана. Студенты расступались, бросая любопытные взгляды — конечно, блядь, новость о их перепалке уже разлетелась по всему факультету.

— Тебя пугают замечания и выговоры? — он хмыкнул, когда они остановились у окна. Осеннее солнце било в глаза, и Джулс поморщился. Почему-то сейчас даже солнечный свет казался неуместным. — Слушай... прости за то... что я журналист... и хотел... ну, в общем, ты поняла.

Его голос звучал непривычно неловко. Джулс провел рукой по волосам, чувствуя, как они встают дыбом. Краем глаза заметил, как группа первокурсников замедлила шаг, явно прислушиваясь.

— А вы что уставились? Никогда не видели, как люди разговаривают? — бросил он, и они тут же ускорились, словно их задницы внезапно загорелись.

— Так что... насчет Аверграсса? — он перевел разговор, опираясь спиной о подоконник. Холодное стекло через футболку неприятно давило на позвоночник. Хорошо. Боль отрезвляет. — В принципе, я могу написать и сам...

Сквозь открытую форточку доносился запах опавших листьев и кофе. Где-то играла музыка — что-то джазовое, с тянущимися нотами, от которых хотелось либо напиться, либо трахаться. Хотя, по опыту Джулса, эти желания часто шли рука об руку.

— Знаешь, — он вдруг усмехнулся, — я уже представляю заголовок: "Камни помнят то, что забыли люди". Звучит достаточно претенциозно, да? Наш главред обожает такую херню.

Джулс поймал себя на мысли, что рыжие волосы Лоррейн в солнечном свете выглядят почти как жидкое пламя. Блядь, он что, в романтическую комедию попал? С каких пор он вообще замечает цвет волос?

— Или мы могли бы сделать это вместе, — добавил он, глядя куда-то мимо неё. — Ты знаешь историю, я умею писать тексты, которые люди иногда дочитывают до конца. Почти идеальный тандем.

Он сунул руки в карманы джинсов, пальцы нащупали зажигалку. Курить хотелось невыносимо. Может, стоит просто выйти на улицу? Хотя нет, если он сейчас уйдет, она подумает, что он сбегает. А он не сбегает. Обычно.

— Мы могли бы съездить туда на выходных, — продолжил он, когда молчание затянулось. — Я обычно на мотоцикле, но если ты не любишь, можем на машине. Или такси. Или... в общем, как тебе будет удобно.