Крупные капли дождя нетерпеливо барабанили по толстому окну магазина, разбиваясь о холодное стекло тысячами брызг и лениво стекая вниз, на дороги, по которым неслись крупные ручьи дождевой воды: гроза наступила на Валенштайн неожиданно, угрожающе прорычав над высокими, упирающимися в свинцовые облака, зданиями и свирепо озарив серое полотно неба яркими вспышками; сильный ветер поднимал в воздух бетонную пыль и мелкий мусор и сгибал к асфальту дрожащие кроны деревьев. А потом… мгновение, и на город резко обрушились сильные дождевые потоки, смывая все на своем пути.

Я провел рукой по лицу, смахивая с него капли, машинально шмыгнул носом и вытащил из кармана куртки скомканный клочок бумаги, на котором был написан адрес, где сейчас жил… Эмиль. От упоминания имени того, кого я искренне считал своим названным младшим братом, в груди вязкой кислотой разлилось волнение. Я шумно выдохнул, пряча бумажку обратно в карман, и прошел вглубь небольшого магазина, расположенного недалеко от нужного мне дома.

Семнадцать лет. Прошло семнадцать лет с тех пор, как я в последний раз видел улыбающееся лицо этого озорного юнца, чей влюбленный в музыку взгляд воодушевлял на многое. Семнадцать лет… Я резко остановился возле полки, ломящейся от множества печенья и конфет, а из груди вырвался очередной тяжелый вздох. Замер, вперившись куда-то потерянным взглядом меж ярких упаковок. Я до сих пор не мог с этим смириться. Отрицал, что я, провалившись в магическую ловушку, пробыл в небытие почти два десятка лет, в то время как весь остальной мир жил, развивался, менялся… Как и Эмиль.

Его опекун, добродушный мистер Гренсфор, охотно поделился всеми достижениями этого юнца за это время: что он, еще будучи студентом, легко покорял горячие сердца своей музыкой, что умело затрагивала струны душ, и этот его талант, несомненно, дарованный ему небесами, смог открыть молодому птенцу дверь в большой мир музыки… Слушая рассказы мужчины, что отзывался о Эмиле с восторженной гордостью, я не мог не испытывать те же самые чувства, присуще заботливым родителям, но… Вместе с ними в мое сердце также пришла вина и злоба, обращенная на самого себя, что был без жалости выброшен из жизни моего младшего брата, как лишняя, ненужная деталь: мистер Гренсфор говорил, как он отчаянно искал меня и преданно ждал, день за днем оббивая пороги полицейских участков.

А сейчас… Слишком много воды утекло. Смогу ли я прийти к нему и как ни в чем ни бывало завести разговор о его жизни, друзьях, планах? Поддержит ли он эту незатейливую беседу? Будет ли он тем самым Эмилем, которого я знал – и хотелось бы верить, что знаю до сих пор – как талантливого ребенка? Как отнесется ко мне спустя чертовых семнадцать лет?

В голове подобно встревоженному рою кружили мысли, от которых я не мог отмахнуться: на сердце – вина, которая каменной глыбой тянула меня вниз, на непроглядное дно, и я не мог даже этому сопротивляться. Поджав губы, я стащил с полок несколько пачек печенья – Эмиль когда-то его любил, но любит ли он его сейчас? – и, пробежавшись меж полок, резко замер близ разноцветного стекла бутылок – алкоголя. На душе – смятение. Я прекрасно знал, что сейчас мой брат был далеко не ребенком, а взрослым мужчиной, но внутри меня что-то противилось этому осознанию, рычало и брыкалось, как дикий зверь. Я не знал, стоит ли брать мне алкоголь, что способен развязать нам, грифонам, язык и подарить расслабление, однако подошедший ко мне мужчина взял с полки бутылку неплохого виски, а я, замешкавшись на долю секунды, невольно повторил за ним. И только стоя на кассе – ощутив на себе недоуменный взгляд одной из покупательниц – осознал, как нелепо выглядел мой набор.

Гроза, окутавшая вечерний Валенштайн, немного отступила, однако капли дождя, ставшие мелкими и пронизывающими, как иглы, продолжали срываться с тяжелых облаков вниз. Накинув на себя капюшон, я снова вытащил из кармана бумажку с адресом и, пробежавшись взглядом по небрежно написанным буквам и цифрам, ступил в объятия непогоды.

Эмиль жил недалеко от центра, поэтому улица, как и само жилое здание, были мне знакомы: отыскать ее в бетонных лабиринтах города-столицы мне не составило труда, но… вот зайти в подъезд я смог не сразу. Волнение вспенившейся волной тотчас захлестнуло меня, вынудив меня остановится перед самой дверью. Я, раздираемый холодными каплями дождя, тотчас замер, ощущая, как шумно забилось в груди сердце, а по телу прошлось колючее напряжение. Поднял голову, позволяя холодной воде разбиваться о лицо, и невольно прищурился – искал взглядом нужный этаж и… нашел. Тотчас по телу – жар, что вновь распалил во мне тлеющее, подобно угасающим углям, чувство вины и стыда. Однако даже так я сделал шаг вперед, неуверенный, но широкий.

В нос мгновенно ударил запах холодного бетона, смешанный с едкой сыростью, от которого мой разум, увязающий в бурлящей пучине эмоций, немного прояснился. Я, окинув лестничную площадку изучающим взглядом и отметив про себя ее ухоженность, подошел к лифту и, как только он опустился, неуверенно зашел внутрь, выбрав этаж дрогнувшей от напряжения рукой. Светодиоды, аккуратно обрамляющие цифры-кнопки, сразу же замигали, сменяя друг друга. Но только чем выше поднимался лифт, тем сильнее сжималось в груди мое сердце от переполняющего его страха.

Я боялся. Боялся увидеть Эмиля, что живет в настоящем, поэтому так отчаянно цеплялся за его образ, вырисованный собственной фантазией из обрывков прошлого, ведь я… совсем не знал его. Не знал, чем он сейчас интересуется, что любит, с кем общается, и эта пропасть, образовавшаяся между нами в одночасье, вгоняла меня в отчаяние. Я сжал крепче ручки пакета, в котором тряслись несколько упаковок с печенья и алкоголя, и шумно вздохнул, желая сбросить охватившее меня, как голодная змея – кролика, напряжение. Когда лифт замер и практически бесшумно раскрыл передо мной двери, я нервно сглотнул, не сразу решившись шагнуть вперед.

Практически сразу же передо мной возникла дверь. Та самая дверь, за которой сейчас жил никто иной, как мой младший брат, которого я не видел семнадцать лет. Семнадцать лет… От этой цифры, резко возникшей в моих мыслях, я устало прикрыл глаза и снова выдохнул, пытаясь собраться с силами. Замер, нервно топчась на месте и также озираясь по сторонам. В голове – мешанина из мыслей и вопросительных фраз: а если он не дома? Если не откроет дверь, когда узнает, что к нему пришел я? Если он... не поверит моим словам?

Очередной выдох, горький и тяжелый, комом вырвался из груди, но вместе с ним – шаг к его квартире. Уже поздно отступать, ведь ему, скорее всего, уже рассказали о моем появлении. Не мистер Гренсфор, так кто-нибудь другой из нашего дома. В этом я был уверен. Уйду – окажусь жалким трусом, не сумевшим взглянуть на Эмиля, а этого я хотел меньше всего. Поэтому я, отчаянно сражаясь с нерешительностью и страхом, рвущими меня изнутри на жалкие лоскуты, занес руку над дверью и пару раз осторожно постучал, позволив глухому эху на пару мгновений заполонить пустующий этаж.

Ведь если не сейчас, то… когда?

Волнение и страх густым и вязким сиропом разлилось в груди, а сердце, будто бы желая выбраться из этой вязкой трясины чувств, надрывно стучало – шумно билось о ребра. Я смотрел на дверь перед собой, крепко сжимая пакет, но она так и оставалась неподвижна. Как барьер. В голове тотчас промелькнула мысль, а был ли Эмиль сейчас в собственной квартире или вынужден был уехать на концерты или репетиции еще до моего прихода, однако в следующую же секунду она исчезла – услышал тихий шаг по ту сторону.

В груди сердце забилось еще быстрее, обдавая тело невидимыми волнами жара, а я замер, парализованный бурей эмоций и чувств.

Дверь вскоре открылась, и передо мной оказался ошеломленный мужчина с изменившимися, но до боли знакомыми – и такими родными – мне чертами лица; я, повинуясь внутренним звериным инстинктам, глубоко вобрал носом воздух – разбирал по тонким ниточкам его запах, воспоминания о котором были отчетливы и свежи. Вне всяких сомнений. Это был Эмиль. Мой младший брат, что из крохотного птенца, которого я помнил, за эти годы гордо расправил крылья – превратился в статного грифона, но… как же было странно и необычно видеть перед собой не юного парнишку, а взрослого мужчину. Пусть я и знал, что прошло семнадцать лет, только принять этот разрыв во времени мне было тяжело, ведь для меня, провалившегося во временной петле, эти годы пролетели за один миг. А для Эмиля – нет.

Однако вместо радушного приветствия – укор, что невидимым кинжалом был брошен прямиком мне в душу, и я… был готов к этому. Пропасть на столько лет, не оставив и весточки, а затем вернуться как ни в чем ни бывало… Я прекрасно знал, что уже был мертв – и, причем, официально – для этого мира, и если мое появление было чудом и чем-то пугающе странным для дома «Белого пера», то мне даже было страшно подумать, что же ощущал сейчас Эмиль, когда перед ним стоял… кто? «Мертвец»?

- Привет, - с трудом произнес я, виновато улыбнувшись перед своим младшим братом, что с ужасом отстранился от меня, едва сумев устоять на собственных ногах. – Я хочу поговорить с тобой.

Слова, которые я подбирал с огромным усилием по пути до дома Эмиля, теперь складывались в нелепые фразы и предложения. Захочет ли он слушать меня? Я не знал, да и не мог знать, но очень сильно надеялся, что Эмиль даст мне хотя бы высказаться, объясниться по поводу моего внезапного исчезновения, а не захлопнет дверь перед моим носом, оборвав последнюю призрачную нить, что связывала нас все эти годы.

- И в первую очередь хотел бы извиниться, - спешно произнес я, заведя руку за голову и потупив глаза; голос мой вмиг стал тих. – За то, что так резко исчез и появился… - я тотчас осекся на полуфразе: а нужно ли было за последнее просить прощения? -  Если позволишь… Если позволишь пройти, я бы все рассказал тебе и ответил на твои вопросы.

Смолк и посмотрел на Эмиля, ожидая его решения и продолжая нелепо сжимать пакет в руках.