Цепочка непродуманных действий, которые Лайтрэйн совершал импульсивно, потакая своим сиюминутным желаниям, удивительным образом вылилась для него в судьбоносную встречу с сенатором. Конечно, беседа с Корнелиусом оказалась для барда совсем непростой, но, к удаче последнего, закончилась тем, что сенатор не снял ему голову, а поручил выполнения нетривиальной задачи, предполагающей творчество...
Пытаясь подавить культ Фетиха, он наказал поэту сочинить злободневную «виршу», способную очернить имя бога и отбить у эросианцев желание ему поклоняться. За это Лайтрэйну, арестованному намедни гвардейцами, обещали свободу и награду, соразмерно эффекту, который сможет оказать на общественность его новая песня.
Бард долго думал: заказная поэзия ему обычно давалась с трудом. Однако, парой дней позже, он появился вблизи дворца Императора, разыскивая своего заказчика, чтобы продемонстрировать результаты работы... Но Корнелиуса в этот час, уже весьма поздний, дома не оказалось, поэтому Лайтрэйна не пустили даже на ступени дворца. Он уже собирался пройти через розовый сад, окружавший дворец, и уйти восвояси, но краем глаза успел зафиксировать какое-то движение между цветущими кустами роз, источавшими сладкий изысканный запах драгоценного масла.
Силуэт этот был, всего вероятнее, женский - рост довольно высокий, но двигалась она плавно, бесшумно, словно скользя над землей. Под просторным плащом с капюшоном, что был скреплен и удерживался на плече роскошной фибулой, невозможно было подробно рассмотреть её облик. Лишь только белокурый локон выбился от порыва налетевшего ветра, и эта самая фибула ярко блеснула в закатном луче, заставив барда полностью на ней сфокусироваться. Проводив незнакомку растерянным взглядом...
Впрочем, почему это вдруг - проводив?! Вновь поддаваясь спонтанному импульсу, или даже инстинкту, Лайтрэйн ускорился, ощущая что сердце забилось быстрее - то ли взволнованно, а то ли от страха оказаться замеченным... Или, может, от осознания, что он не успеет догнать эту даму, упуская ее навсегда? Более не заботясь о возможных последствиях, он ускорил свой шаг и, ныряя за нею в широкую арку, ведущую к женской половине дворца, оказался в просторном и пустынном холле, где царил полумрак, а вокруг всё поблескивало безупречным мрамором.
Бард, поудобней перехватывая лютню, которая неизменно была у него при себе, осмотрелся - таинственной дамы уже нигде не было видно. Она как будто растворилась в полумраке дворца... Или вовсе пригрезилась? Может быть, это очередная богиня смеется над ним? Неужели сама Эас явилась к нему в этот розовый час??

Отредактировано Лайтрэйн (15.06.2024 00:24)

Роскошные коридоры дворца даже в гулкой пустынности, коль ты среди них не хозяин, давили величием. Однако Лайтрэну в этом роскошестве не было страшно. Даже напротив, сам почитая себя гостем, поэт не испытывал благоговейного страха, что присущ для прислуги, и ощущал себя максимально уместно.
Где ж еще быть человеку искусства, как не на блистательной сцене? Что для него может быть еще более лестным, нежели благородные слушатели? Разве что выступление перед самим Императором... Впрочем, этого Лайтрэйн пока что не знал.
Не понимая по началу, чего от него добивается девушка, что упорно толкала его в сторону помпезно украшенных мощных дверей, браня за медлительность и утверждая, что от его выступления зависит чуть ли не жизнь, бард осознал, что его явно приняли за другое лицо. Но оказавшись за распахнувшейся дверью, перед взором Мэксентиуса и сидящих от него по обе стороны дам, различных как утро и ночь, он быстро сориентировался:
«Иду ли дорогой пустынной ночной, иль в утренней дымке дышу тишиной - мне снится божественный профиль...» - сочиненные накануне попадания в каталажку стихи о монетах Эросианской Империи, которые украшает сияющий лик Императора, сами собой навернулись на ум, а уголки губ растянулись в сладчайшей и хитрой улыбке. Ведь этот самый драгоценный лик и красовался сейчас перед бардом!
Слова служанки о важности сего выступления наконец проявили свой смысл, потихоньку обретая и осязаемую, возможно даже подсчитываемую, материальную ценность. Натянув на лицо самое умиротворенно-поэтическое выражение, Лайтрэйн глубоко и с изяществом поклонился августейшей семье, вспоминая те местные этикетные нормы, что он смог подчерпнуть за недолгое пребывание в Эросе, и, распрямившись, скользящим движением тронул струну, будто бы дегустируя звук, что порождала щедрая акустика вездесущего мрамора.
В одной из спутниц Императора, не стесняясь оценить ее взглядом, бард без сомнений признал им воспетую в скандальной балладе иссинку, мысленно сокрушаясь, что в песне обозвал ее дурнушкой, ни разу не видя и опираясь лишь на злорадство молвы. Молва, как всегда, ошибалась.
Вторая дама, светловолосая и бледнокожая, с колючим льдистым взглядом, была ему одновременно незнакома и настолько близка, что в песне хотелось обратиться непосредственно к ней. Быть может, это ее он приметил в саду?
Плащ с драгоценной фибулой теперь не скрывал эти гордые плечи и царственный стан и больше не мог быть подсказкой, но для Лайтрэйна это было уже и не важно. Решив отчего-то, что на этом блистательном празднике белокурая красавица не чувствует себя счастливой, он задался идеей растопить ее грусть, тронуть нежной улыбкой уста...
«О чем же мне спеть? Не думаю, что ей хотелось бы слушать о золоте, его и так вокруг уже с излишком», - подумал поэт, и шаловливая муза тот час же подкинула дельную мысль, - «Тогда спою о том, что вижу! Быть может зеркало поэзии, отразив такую красоту, сумеет согреть ее сердце?»
Пальцы уверенно дернули струны, рождая сильную и может даже драматичную мелодию, которой сейчас говорила душа сочинителя. Раскинувшийся за пределами дворца закат драгоценным вином, каким сейчас угощались высокие гости, разлился и в словах поэта, рисуя всем знакомый пейзаж:

День тихо гас среди роз на границе сна,
Ты мой соблазн - словно терпкий бокал вина...*

Отредактировано Лайтрэйн (25.10.2024 22:37)